Ангелмасса
Шрифт:
Но для него, Форсайта, все это было второстепенным. Он чувствовал себя так, словно вернулся домой.
Он глубоко вдохнул тонкий аромат кожи, бронзы и экзотического дерева, всколыхнувший в нем калейдоскоп сладостно-горьких картин минувших дней. Вот он следит с галереи за сессией, на которой отец выступает перед Сенатом; поздним вечером сидит, свернувшись клубочком в огромном кожаном кресле, или бродит по залу, любуясь настенной резьбой и дожидаясь, когда отец закончит переговоры и отвезет его домой. Вот он впервые в роли помощника отца входит в зал в самый разгар заседания, чтобы передать только что поступившие документы, — гордый, испуганный и одновременно настороженный.
Вот он стоит, чувствуя себя абсолютно беспомощным, и слушает, как отец тихим, но твердым голосом объявляет о своей отставке.
Опустив глаза, Форсайт сосредоточил свое внимание на мужчинах и женщинах в расположенных ярусами креслах под сводом потолка. На сверкающих подвесках с ангелами, висящих на каждой из этих величественных шей…
Герольд ударил в каменный пол церемониальным посохом; по залу эхом разнесся глухой стук, заставив умолкнуть последние голоса беседующих.
— Заседание Верховного Сената Эмпиреи объявляю открытым, — пропел он. — Пусть все встанут и обратят свои души и сердца на службу народам Пяти миров.
Послышался шорох одежды и скрип кожаных кресел. Сенаторы послушно поднялись на ноги. Пройдя мимо Герольда, Спикер поднялся к своему креслу с высокой спинкой, и на минуту в зале воцарилась тишина. И вновь, подчиняясь невидимому сигналу, Герольд ударил посохом в пол.
— Пусть Господь дарует вам мудрость, терпение и отвагу.
Он в третий раз ударил посохом и, повернувшись, скрылся под маленькой аркой в дальней стене зала.
Спикер сел; кресло чуть слышно скрипнуло под его весом.
— Приветствую вас всех, — внушительно произнес он, пока Сенаторы занимали свои места. — Начинаем тридцать вторую сессию Верховного Сената Эмпиреи. Надеюсь, вы все готовы приступить к работе. — Он посмотрел на дисплей, встроенный в столешницу по его левую руку. — Первый вопрос в сегодняшней утренней повестке — возведение в должность трех Сенаторов-Избранников: Карима Дарьяни с Ахары, который сменил почившего Бхарата Джайни; Аркина Форсайта с Лорелеи, который сменил ушедшего на покой Габра Кассаи, и Владимира Гроздова с Садхаи, преемника умершего Реймона Сабатьята.
Два умерших и один пенсионер. Форсайт мрачно подумал, что это обстоятельство как нельзя ярче демонстрирует, до какой степени прогнила система под влиянием ангелов. Во времена отца политика наконец-то обрела черты поистине справедливой борьбы, в которой умный напористый соперник имел реальную возможность вытеснить своего менее способного конкурента. А теперь, всего восемнадцать лет спустя в практику вновь входила древняя имперская практика пожизненной власти.
«Эксперты» пели ей хвалу — впрочем, они прославляли буквально все, что касалось ангелов. Они исходили из теории, в соответствии с которой ангелы укрепили веру людей в порядочность своих лидеров; отныне основным достоинством считался опыт, и народ раз за разом выбирал одних и тех же Сенаторов.
Никому и в голову не пришло задуматься, что даже честные и порядочные политики могут привыкнуть к своим постам, стать самодовольными и равнодушными… как и многие из «экспертов», закосневших в своих должностях. Быть может, именно поэтому они не задавались подобными вопросами.
— Пусть новые Сенаторы, — продолжал Спикер, — выйдут вперед, дадут клятву перед лицом собравшихся и получат символ властных полномочий.
Или, говоря простым языком, — подвеску с ангелом. Форсайт глубоко вздохнул и бок о бок с остальными двумя Избранниками поднялся на возвышение к креслу Спикера. Сбоку, рядом с секцией полукруглого стола, за которой он вскоре займет свое место, Форсайт увидел Роньона и Пирбазари.
— Карим Дарьяни, выйдите вперед, — сказал Спикер. Дарьяни подчинился и в знак уважения прикоснулся к его ладони. — Жители района Мбунду Ахары избрали вас своим Верховным Сенатором. Готовы ли вы принять обязанности, которые возлагает на вас этот пост?
— Готов, — Дарьяни кивнул. В его голосе в точно отмеренной пропорции смешивались уверенность и скромность.
Пока Спикер завершал ритуал, Форсайт медленно повернул голову — ровно настолько, чтобы увидеть Роньона краешком глаза. Гигант стоял неестественно выпрямившись, его губы шевелились, как будто он пережевывал жилистое мясо, а глаза непрерывно метались по залу, словно в поисках спасательного люка. «Не вздумай потерять самообладание, — мысленно предостерег его Форсайт. — Потом можешь упасть в обморок, если хочешь, но только не сейчас».
— Именем Верховного Сената я передаю вам символ служения Эмпирее, — продолжал Спикер. — Носите его не снимая как знак власти и вместе с тем преданности народу.
Пока он произносил эти слова, в зале вновь появился Герольд с маленькой деревянной коробочкой в руках. Как только воцарилась тишина, он откинул крышку, и Спикер с осторожностью, которая граничила с благоговением, вынул подвеску с ангелом. Пока он надевал ее поверх склоненной головы Дарьяни и расправлял цепочку на его груди, хрусталь ярко поблескивал в лучах света.
— Приветствую вас, Верховный Сенатор Дарьяни, — сказал Спикер.
Коротко прозвучали вежливые аплодисменты. Дарьяни вновь прикоснулся к ладони Спикера, повернулся и взошел по ступеням к своему месту.
Спикер обратился к Форсайту.
— Аркин Форсайт, — нараспев произнес он, — выйдите вперед.
Форсайт терпеть не мог официальных церемоний, но с годами научился мириться с ними. Предстоявший ему обряд имел одно преимущество — краткость. Следуя заведенному порядку, Спикер задавал ритуальные вопросы, и Форсайт отзывался в том же духе, дословно повторяя клятву, которую только что произнес Дарьяни.
Но лишь до тех пор, пока не появился Герольд с деревянным ящичком.
— Именем Верховного Сената я передаю вам символ служения Эмпирее…
— Прошу слова, сэр, — произнес Форсайт.
Спикер умолк; его глаза сузились. Вероятно, он вспомнил отказ Форсайта-старшего надеть на себя ангела.
— Говорите, — сказал он с предостерегающей ноткой в голосе.
Форсайт выдержал паузу, заставив его поволноваться еще секунду.
— Разумеется, я приму символ, — заговорил он наконец, — и буду носить его с достоинством и смирением, которых он заслуживает. Но, желая особо подчеркнуть свою верность народу Эмпиреи, я просил бы, чтобы право надеть его мне на шею было предоставлено двум простым людям, моим помощникам.