Ангелы не умирают
Шрифт:
Она пожала плечами, разглядывая ковёр под ногами.
Её образ, то ли маленькой домашней девочки, то ли почти бесплотного эльфа запечатлелся в моей памяти.
Бывают такие картинки. Словно гравюра или снимок с ушедшей реальности. Иногда они ничего не значат – так я помню колышущиеся на ветру деревья над головой. Воспоминание откуда-то из далёкого-далёкого детства. А бывают картинки весьма значимые. Образы мамы, отца, дяди Винсента, кузины Стеллы, дядя Ричард и, конечно же, Ральфа и Синтии.
Теперь вот ещё и Катрин.
В своём лёгком одеянии, копной светлых, будто стеклянных волос. Сероглазая Снежная королева. Маленькая и одинокая, горделиво ищущая приют за ледяной стеной, где пытается спрятаться от ранящих привязанностей.
– Катрин? – тихо позвал я её. – Я хочу, чтобы ты знала – ты важна мне не только как наследница легата. Ты важна для меня сама по себе. Я не оставлю и не брошу тебя, чтобы не случилось.
– Ты меня жалеешь? – холодно уронила она.
Я медленно сел на полу у её ног, глядя в лицо снизу-вверх. Осторожно коснувшись ладоней, напряжённо лежавшей на коленях.
– Жалею. Разве это плохо?
– Жалость унизительна.
– Тогда назовём это сочувствием? И, я не знаю, как ты, но сам я никогда не сочувствую тем, кто ничего для меня не значит. Если с кем-то мы делим чувства напополам, это значит, что нас связывает нечто большее, чем мы порою готовы признать. Посмотри на меня, Катрин. Я не самый хороший человек на планете… ладно, я вообще по многим показателям совсем не хороший человек. Но я никогда не нарушал данного слова. И никогда не бросал тех, кого просил мне довериться. Я могу причинить тебе боль, я могу быть невыносимым, я могу быть разным, но, чтобы не случилось, я никогда тебя не брошу, не оставлю и не предам.
Положив ладонь на её руку, я тихонько сжал хрупкие пальчики:
– Ты можешь мне верить. Позволь мне разрушить стену, что стоит между нами. Не возводи её. Она нам ни к чему.
Её ресницы трепетали, как крылья бабочки. А губы походили на лепестки цветка – зимнего цветка, такого как гвоздики или каллы. Она дышала прерывисто и неглубоко, будто только что бежала. Дыхание было неровным, но оно постепенно успокаивалось. Тело расслаблялось, будто оттаивало в моих руках.
Я старался быть нежным, а не страстным, интуитивно чувствуя, что первое ей сейчас куда важнее второго. Это было несложно. Её хрупкость, лёгкость, пугливость будила во мне желание покровительствовать и защищать. Мне хотелось медленно ввести её в изысканное царство любви, постепенно, не торопясь, показать все его пленительные закоулки.
Словно трепетная и пугливая лань, готовая в любую секунду встрепенуться и сорваться с места, она поначалу лишь терпела мои лёгкие прикосновения, но потом я начал чувствовать отклик в её девственном, не знающим науки прикосновений, теле.
Девственницы – с ними всегда сложно. Стоит слегка поспешить, проявить лёгкую небрежность или грубость и можно испортить всю симфонию страсти.
Я старался не увлекаться, чутко следить за реакциями Катрин, при этом не оставаться партнёром, занятым лишь анализом.
В любви нет ничего хуже. По крайней мере для меня.
Для того, чтобы костёр разгорелся и грел, лично мне необходимо, чтобы дрова в топку летели с обеих сторон. Держать баланс между страстью и разумом как раз отлично помогала та нежность, что она во мне вызывала.
Её короткие вздохи, похожие на всхлипы я сцеловывал с нежных губ, как нектар.
Гладкая кожа на щеках, нежнее шёлка – на шее. Мягкая аккуратная грудь, словно просящаяся в ладонь.
Руки с наслаждением изучали все изгибы её тела. Маленькую ямку на шее, изгиб позвоночника на пояснице, словно специально созданный для того, чтобы легла ладонь, прижимая лёгкое, невесомое тело к себе, удерживая его на весу в тот момент, когда голова со светлыми волосами откидывается назад, будто в танце.
Тонкие щиколотки. Узкие бёдра. И средоточие женственности, похожее на бутон нераспустившегося цветка, тугое, упругое, тёплое.
Причинять кому-то боль всегда не особенно приятно, если ты не садист. Но тут словно дань платишь за право быть первым после богов, сотворивших женщину женщиной. Первым – или последним, завершающим процесс их творения.
В серых глазах на этот раз читалось удивление. И огонёк, тот самый, который был сейчас мне так нужен.
Её дрожащая рука неуверенно коснулась моего предплечья. От этого прикосновения по коже распространилось тепло.
Почувствовав, как её губы приоткрылись, я немедленно воспользовался этим, углубляя поцелуй, расширяя рамки дозволенного.
Язык был влажным и сладким.
Оставшиеся мысли развеяло прахом.
Почти рыча, я сжал в объятиях податливое тело. Во мне словно бы и не осталось никаких других желаний, кроме одного – ворваться, проникнуть подчинить, насладиться. Желание впитать в себя все соки её женского лона.
Мой язык двигался в её рту так, как я сам хотел двигаться в ней – безумно, тесно, влажно, и глубоко, не встречая сопротивления.
Жар, волна за волной, прокатывался по телу. Сердце колотилось бешено.
Грудь Катрин тоже судорожно спускалась и поднималась.
Раз за разом я целовал её сладкие губы, одновременно поднимая её юбку и расстёгивая свои брюки. Мой член налился кровью до такой степени что делалось больно.
Я видел её смущение. Видел страх в её глазах. Она выглядела такой хрупкой – подуешь и рассыплется. Растрёпанные светлые волосы беспорядочно падали на спину.
Катрин явно не понимала, как вести себя в подобной ситуации, но я чувствовал, что её тело откликается на мои прикосновения и мою страсть, несмотря на её зажатость и напряжение.
Мои поцелуи перешли на плечи.
Потом осторожно, боясь спугнуть, смутить, оттолкнуть, коснулся нежной девичьей груди. Сначала легко, потом сжимая сильнее.
Когда я припал к ним губами, Катрин откинула голову, не сдержав стона.
Языком я принялся играть быстро твердеющим соском. Её возбуждение передавалось мне, заводило. Мои губы впивались в её грудь, в то время как пальцы осторожно исследовали внутреннюю часть девичьих бёдер. Завитки волос под влажными трусиками были мягкими и нежными.