Английская тайна
Шрифт:
Сашок и не заметил, как оказался сидящим на кровати рядом с Анной-Марией. «Не может этого быть! — истошно вопил внутренний голос. — Не может, потому что такого не бывает и не может быть никогда, ты спишь и видишь сны — и это единственное правдоподобное объяснение!»
Как это ни странно, но такая гипотеза Сашка только воодушевила. Если это сон, то можно не комплексовать, а действовать сообразно приснившейся обстановке.
О, какое замечательное, неслыханно приятное это было занятие — раздевать Анну-Марию! Под одеждой все было еще красивее, чем рисовало его воображение. Ну, так ведь недаром же это был сон! Сашок делал свое дело не спеша, растягивал наслаждение… вот как, оказывается, расстегивается, блузочка эта… забавно… а под ней, под ней, такие
Самому раздеваться было неловко, он знал, что делает это неуклюже, он и с русскими-то девушками, со своими родными однокурсницами и то не слишком в этом деле бывал ловок, очень нелепым он себе в такие моменты казался… Даже в фильмах иностранных специально пытался разглядеть: как вообще-то западные мужики раздеваются? Получалось недурно, более или менее естественно, только если это происходило на фоне какой-то нечеловеческой страсти, космического приступа сексуальной жажды, неодолимого желания… Тогда любовники срывали с себя одежды замечательно молниеносными движениями, даже разрывая шмотки на части иногда… А в иных, более нормальных случаях, режиссеры норовили эти эпизоды сократить, не показывать детально крупным планом, как это происходит. То ли дело женское раздевание. Там все изящно, натурально, красиво…
«Но это же все равно сон!» — внушал себе Сашок и, как умел, стаскивал с себя предметы одежды… Анна-Мария неуклюжести его, кажется, и не замечала вовсе. Как в итоге прошла ночь? С переменным успехом. В какой-то момент вера в то, что это лишь сновидение, кончилась почему-то. И в первый раз, в самый главный, самый решающий момент он дал слабину, позволил проклятому внутреннему голосу завладеть его вниманием. «Что, что ты делаешь?! — вопил тот. — Прекрати немедленно! Вынь эту штуку свою! Ты же не ведаешь, что творишь! Образумься! Ты не можешь трахать англичанку, да еще и свою работодательницу! Это скандал, нелепость… и вообще!» Ну и, как следовало ожидать, боевое качество было мгновенно утрачено.
И Сашок уже готов был вскочить и бежать позорно прочь, навсегда, может быть, даже утопиться в Москве-реке от стыда… Но Анна-Мария как будто и не заметила ничего. Прижалась нежно. Шептала что-то невыносимо ласковое, закрыв глаза — и, о боже, какие же у нее оказались красивые ресницы!
И вдруг все стало опять получаться само собой, без напряжения и страха, и гадкий внутренний голос — даже он сдался, заткнулся перед лицом такого ангельского терпения, такой ласки и такой невиданной нежности. И вот еще что: Сашок нутром ощущал, что все это не искусственно, не наигранно и не результат большого опыта, а лишь искреннее, инстинктивное, идущее из глубин, реакция на тайную, загадочную, мистическую даже близость их душ. Вдруг неожиданно, волшебным образом обнаружившуюся.
Под утро Анна-Мария заснула, положив ему голову на плечо. И он лежал, стараясь не шевелиться, и сердце таяло от нежности и восторга. «Вот как случается, вот как бывает!» — строго сказал он своему внутреннему голосу, и тот не нашел, что сказать в ответ, молчал себе в тряпочку.
А в голове звучали всякие красивые мелодии. В том числе совсем, казалось бы, затасканная и испошленная — «История любви». И слова, вроде бы простые и искренние, тоже замутузили все кому не лень. Но — стыдно признаться! — вдруг стало казаться Сашку, что это про него и про Анну-Марию, которую он в тот же момент и переименовал мысленно в Аню-Машу и даже в Анечку-Машечку… «With her along, who could be lonely… I reach for her hand — it’s always there».
Да-да, пусть банально или якобы даже пошло… Никому он не станет этого рассказывать, но это полная святая правда: «Рядом с ней нельзя быть одиноким… и когда хочешь
В последнем Сашок вовсе еще не был убежден. Это было еще только пожелание. Главная отныне задача. Чтобы рука эта была навсегда рядышком, этого еще надо было добиваться. Да удастся ли? Кто их знает, англичанок, вдруг у них это норма — one night stand, это самое «стояние одной ночи», одноразовая любовь… Нет, не может быть, говорил себе Сашок, заглушая попытки внутреннего голоса опять влезть с чем-нибудь циничным. Не может такого быть, уверенно заключал Сашок. На одну ночь, это, наверно, с пьяных глаз бывает, это когда страсть и похоть завладевает телами… Но чтобы такая вот нежная, такая проникновенная, деликатная, преисполненная такого взаимного доверия любовь… и чтобы на один раз только? Нет, такого и представить себе нельзя! Или же — надо потерять всякую веру в жизнь. И действительно пойти и утопиться. «Холодно топиться, и вода грязная», — влез, наконец, со своим гривенником внутренний циник. «Отстань, дай подумать!» — мысленно рявкнул в ответ Сашок. Он думал: нам столько предстоит узнать друг о друге! И так много чего друг другу сказать! Ему — про его, Сашка, смешную и грустную жизнь и про смех и печали России. А ей — про Англию, самую удивительную, самую фантастическую страну на свете! О-го-го, сколько им обоим предстоит потрясающих открытий! Как сладко будет их делать вместе. Ну и в постели тоже будет много, страшно много еще чего интересного и поразительного! Особенно для него. «Красавица моя!» — шептал про себя Сашок, так, чтобы не разбудить Аню-Машу, конечно. А она вдруг открыла глаза. И улыбнулась. Это была такая улыбка! То, что называется: сбивающая с ног. Хорошо, что Сашок лежал, а то пришлось бы упасть, рухнуть перед ней…
Анна-Мария снова закрыла глаза. «Спи!» — прошептал Сашок по-русски. По-английски почему-то не получилось бы так ласково. «Sleep!» — звучит почему-то грубовато. По-хамски даже. Не выразить той нежности, которую он хотел вложить в это слово. Но Анна-Мария каким-то образом поняла и снова улыбнулась. На этот раз мечтательно. И почему-то чуть-чуть грустно.
Закрыла глаза. Но заснуть у нее не получилось. Спросила: «Это уже утро?» — «Наверно, — отвечал Сашок. — А это важно?» — «Нет, — сказала Анна-Мария. — Вовсе нет…»
Перевернулась на спину. Лежала, смотрела в потолок. И Сашок заволновался: понятно было, что она думает об их будущем и что-то решает. Снова повернулась к нему. Некоторое время смотрела на него в упор, изучала. Сашку стало страшновато. Что она могла разглядеть в темноте-то? Но что-то, видно, рассмотрела. Потому вдруг сказала: «Never let me go».
Эта была потрясающая фраза! Сашок впал в полную эйфорию. Наверно, никогда не испытывал такой радости с самого детства, когда самые простые подарки могли ввергнуть в состояние ликования.
Интересно, что Анна-Мария потом никогда уже эту фразу не произносила. А когда он как-то попытался выяснить, откуда она ее взяла — может быть, тоже из песни какой-то, — она засмеялась как-то странно и перевела разговор на другую тему. Сашок догадается потом, что это было ужасно не по-английски — вот так раскрыться. Так пожелать вечности с кем-то. Стыдно даже слегка.
И самое поразительное, что лет пятнадцать спустя любимый писатель Сашка Кадзио Исигура так назовет свой самый знаменитый роман — одно из самых жутких, самых депрессивных литературных произведений в истории. Он уже будет не о том, не о любви. Но и о любви тоже.
«Не отпускай меня» назовут тот роман в русском переводе. Сашку этот вариант названия совсем не нравился. Тоже мне, переводчик! «Никогда не дай мне уйти» — вот что это значит буквально. Но буквальный перевод — неточный и даже неверный. Может быть, надо было бы сказать: «Будь со мной всегда»? Этот оттенок есть, так же как и другое: «Не позволь нас разлучить». Интересно, что бы придумал по-настоящему гениальный переводчик, например, Рита Райт-Ковалева? Думал Сашок и не знал, что ответить самому себе. Гении на то и гении, что их не предугадаешь…