Английский шпион
Шрифт:
В трактире ещё засиделось несколько гуляк. На это Робертин и рассчитывала, чтобы не выискивать проводника по домам. Люди Сатурнина ворвались, едва не снеся ворота. Хозяин, сразу забившийся куда-то, никого не интересовал. Как и непонятный ветхий старичок. А вот троих мужиков схватили, отвесив оплеух, быстро выяснили — местные, округу знают. После чего, оставив Робертин под охраной одного из солдат, с остальными капитан отправился в нужное место, которое и было изображено на рисунке.
Когда все уехали, в трактире стало темно и пусто. Лишь одиноко горела единственная свеча: больше не нашлось. Пустые столы дожидались людей, в распахнутые окна дул холодный ветер. Старичок некоторое время молчал, потом всё же решился подсесть поближе. Вроде и благородный перед ним, но молодой парень ещё. Авось не прогонит из уважения к возрасту, может, винца задаром нальёт.
Робертин его ожиданий не обманула. Негромко приказала, и вскоре солдат уже, пошарив в запасах хозяина, наливал старику первую кружку.
— Здравствуй, дед. Давно живёшь здесь?
— Да почитай я тут со времён отца нашего короля, ниспошли небеса ему здоровья, небо копчу.
— А что у вас нового да хорошего тут было последнее время? Кормов-то много запасли?
Старик залпом выпил кружку, вытер об одежду волосатые руки, с намёком посмотрел на пузатую глиняную бутылку и со вздохом ответил.
— Весь-то недалече, под замком. Не больно много-то… Даже грабить нас солдатики, — он бросил взгляд на телохранителя, — не стали нас, значит, грабить.
Робертин мысленно щёлкнула себя по носу. Ошиблась?
— Да вот у трактирщика жена, значит, была. А теперь нету. А была.
— Что же с ней случилось?
— Если бы знать… Сгинула в одну ночь. Лихие тут вроде люди проходили. Недавно, недели с две-три назад. Молчит трактирщик. Думаю, порешили у него прямо на глазах жену-то, а самого избили. Не зря дня два отлёживался, а потом умом слегка тронулся. Сосед видел: пришёл оборванный, лицо в крови, мычит. А потом собаку свою убил. Сколько лет с собакой ходил, а потом раз — и убил своими руками.
— Это с какой же стати? — удивился солдат.
— Жить не давала. Как пропала жена, выла, выла, выла, с верёвки всё рвалась… А другого нет. Даже не ограбили нас солдаты. Не зря заезжий святой отец молился за нас да что-то рисовал.
Робертин, которая до того слушала рассказ вполуха, повернулась и пристально посмотрела на старика. Чтобы сгладить резкость и не вызывать лишних подозрений, как можно мягче спросила:
— Как он выглядел, этот святой отец?
Старик оказался не только говорливым, но и глазастым… приметы точь-в-точь совпадали с описанием Монтегю. Робертин не ошиблась в своих расчётах? Враг был здесь и вынюхивал. Да и непонятные лихие люди… Про них стоило расспросить жертву.
— Веди, где трактирщик может прятаться. Серебром плачу.
Свои про своих всегда всё знают, а от хорошего обращения и выпитого вина старик проникся к молодому дворянину всей душой. К тому же от монеты, которая засверкала в пальцах Робертин, глаза старика алчно загорелись.
Хоть и вечерело, солнце ещё не зашло за горизонт. Неровно светило, будто напоследок старалось пробиться через летучие облака. Трактирщик попался навстречу. Видно, заметил, что солдаты уехали, и торопился обратно, пока оставшиеся в зале выпивохи заведение не обворовали. Его лицо ошеломило Робертин: поразительное сходство с монахом. Редкая бородка почти не скрывала квадратных линий лица, мясистый нос, под мягкими усами губы были поджаты, словно трактирщик вот-вот засвистит. Меж тем выражение лица было неподвижно-сумрачное, а само лицо будто выточено из куска тёмного дерева. Чтобы проверить догадку, девушка достала тетрадь: сравнить лицо с рисунком. Одним глазом посматривала на трактирщика, и от неё не укрылось, как непонятный испуг мгновенно исказил лицо селянина.
— Знакомая, вижу, штука, — наугад бросила девушка.
Трактирщик закричал, выхватил нож… телохранитель госпожи успел ударить первым. Робертин печально посмотрела, как на земле хрипит загадочный двойник монаха. Из раны хлестала кровь, заливая одежду и траву.
— Он бежать хотел. А не на меня напасть.
— Капитан отдал приказ, — равнодушно ответил телохранитель. — Чтобы с вас и волоса не упало.
Вернувшись в Ла-Рошель, Робертин пригласила к себе капитана. Она любила временами рассуждать вот так, вдвоём. Пусть Сатурнин услышит доводы со стороны и попробует найти в них слабое звено.
— Итак, Монтегю в деревне был.
— Да. И место мы нашли. Но яда там не было.
— Старик в трактире говорил, что кормов собрали так мало, что не польстились ни англичане, ни наши.
Сатурнин пожал плечами:
— Возможно, потому и не было яда. Зачем лишний раз привлекать внимание, если всё равно не сработает как надо?
Робертин побарабанила пальцами по столу:
— Возможно. Но мне не даёт покоя трактирщик. Если рисовальщик при Монтегю был только как повод… Хорошо, это ещё может объяснить совпадение лиц: заранее набросали эскиз фрески и его показывали. Почему трактирщик испугался тетради? И монах… Тоже чего-то боялся.
Робертин раскрыла тетрадь на странице, где был изображён покойный трактирщик.
— Мне всё больше кажется, что дело, затеянное Монтегю, значительно опаснее павших лошадей и потравленных колодцев. Завтра зайдёте к коменданту города. Пусть делает что хочет, покажет альбом хоть всему городу и гарнизону, но отметит мне все нарисованные там места. А мы их посмотрим.
Поездка по округе заняла две недели. И ничего особенного вроде бы не нашли, если не считать, что в шести местах они заодно сумели отыскать людей, похожих на рисунки в альбоме. Одна девушка. Одна старуха. Четверо мужчин… Мысль Робертин раз за разом возвращалась к двум историям. Помощник настоятеля местной церкви, прилежный католик. Никогда не боялся вслух говорить против ереси гугенотов. За это еретики убили сыновей, а самого избили. Второй — часовщик. Робертин сама видела, как он сидит, ни с кем не разговаривая, в углу трактира. Англичане, отступая, ворвались в его дом, изнасиловали дочь, отчего девушка потом утопилась. Кроме трактира, последние недели никуда не ходит, забросил свои дела.
Схватить и допросить всех шестерых? Или только этих двоих? А что спрашивать? Почему у вас случилось несчастье? Промучившись несколько дней, Робертин поняла, что у неё голова идёт кругом. Мозаика никак не хотела складываться из отдельных цветных кусочков в картину. Особенно если вспомнить листок, который нашли в подкладке камзола Монтегю. Но ведь не просто так его настолько тщательно спрятали, что отыскали, лишь когда на всякий случай разрезали одежду пленного шпиона на лоскутки?
Чтобы развеяться, Робертин в сопровождении всего лишь одного телохранителя отправилась прогуляться. Город был стар, и потому прогулка никак не приносила облегчения душе. Из-за неприязни протестантов к королю Ла-Рошель не переняла архитектурных взглядов столицы, видевшей красоту в гармонии и единообразии. Улицы в большинстве своём были узкими, извилистыми и грязными, плохо замощёнными. Старые дома без фундаментов, не из кирпича. Источенный червями каркас из врытых прямо в землю столбов и поперечных брусьев и балок, пространство между которыми заполняли блоки из смеси необожжённой глины с соломой. Самое большее дома были побелены, но даже не покрашены: гугеноты считали яркие цвета греховными. К тому же побелка на многих строениях закоптилась от времени, осыпалась, отчего стены казались местами обгоревшими. А ещё дома стояли столь плотно друг к другу, что можно было перепрыгивать с крыши на крышу.
Главная городская площадь заметно отличалась от остального города. И опрятностью домов и здесь, и на ближних улицах. И тем, что попадались дома, целиком построенные из кирпича, крыши у таких покрывал не серый шифер, а глазурованная черепица. По площади сновало множество людей, в углу собралась большая толпа: приехал балаган. Зрелище, по которому горожане явно соскучились. Ведь гугеноты считали его богопротивным и запретили.
Робертин решила, что ей тоже хочется посмотреть. Может, хотя бы представление поднимет настроение? Махнула рукой — туда. Телохранитель сразу двинулся вперёд, раздвигая толпу. Он был морщинистый, уже с проседью, широкоплечий, весь увешанный оружием. Спорить с таким, особенно увидев за спиной дворянку, никто не решался. Лишь в спину некоторые шептали что-то про наглую столичную бесстыдницу, разодевшуюся в яркое платье, да ещё обильно украшенное кружевами.