Анна Каренина
Шрифт:
И мать, сопутствуемая доктором, вошла в гостиную к Кити. Исхудавшая и
румяная, с особенным блеском в глазах вследствие перенесенного стыда, Кити
стояла посреди комнаты. Когда доктор вошел, она вспыхнула, и глаза ее
наполнились слезами. Вся ее болезнь и леченье представлялись ей такою
глупою, даже смешною вещью! Лечение ее представлялось ей столь же смешным,
как составление кусков разбитой вазы. Сердце ее было разбито. Что же они
хотят лечить ее
более что мать считала себя виноватою.
– Потрудитесь присесть, княжна, - сказал знаменитый доктор.
Он с улыбкой сел против нее, взял пульс и опять стал делать скучные
вопросы. Она отвечала ему и вдруг, рассердившись, встала.
– Извините меня, доктор, но это, право, ни к чему не поведет. Вы у меня
по три раза то же самое спрашиваете.
Знаменитый доктор не обиделся.
– Болезненное раздражение, - сказал он княгине когда Кити вышла. -
Впрочем, я кончил...
И доктор пред княгиней, как пред исключительно умною женщиной, научно
определил положение княжны и заключил наставлением о том, как пить те воды,
которые были не нужны. На вопрос, ехать ли за границу, доктор углубился в
размышления, как бы разрешая трудный вопрос. Решение, наконец, было
изложено: ехать и не верить шарлатанам, а во всем обращаться к нему.
Как будто что-то веселое случилось после отъезда доктора. Мать
повеселела, вернувшись к дочери, и Кити притворилась, что она повеселела. Ей
часто, почти всегда, приходилось теперь притворяться.
– Право, я здорова, maman. Но если вы хотите ехать, поедемте!- сказала
она и, стараясь показать, что интересуется предстоящей поездкой, стала
говорить о приготовлениях к отъезду.
II
Вслед за доктором приехала Долли. Она знала, что в этот день должен
быть консилиум, и, несмотря на то, что недавно поднялась от родов (она
родила девочку в конце зимы), несмотря на то, что у ней было много своего
горя и забот, она, оставив грудного ребенка и заболевшую девочку, заехала
узнать об участи Кити, которая решалась нынче.
– Ну, что?- сказала она; входя в гостиную и не снимая шляпы.
– Вы все
веселые. Верно, хорошо?
Ей попробовали рассказывать, что говорил доктор, но оказалось, что,
хотя доктор и говорил очень складно и долго, никак нельзя было передать
того, что он сказал. Интересно было только то, что решено ехать за границу.
Долли невольно вздохнула. Лучший друг ее, сестра, уезжала. А жизнь ее
была не весела. Отношения к Степану Аркадьичу
унизительны. Спайка, сделанная Анной, оказалась непрочна, и семейное
согласие надломилось опять в том же месте. Определенного ничего не было, но
Степана Аркадьича никогда почти не было дома, денег тоже никогда почти не
было, и подозрения неверностей постоянно мучали Долли, и она уже отгоняла их
от себя, боясь испытанного страдания ревности. Первый взрыв ревности, раз
пережитый, уже не мог возвратиться, и даже открытие неверности не могло бы
уже так подействовать на нее, как в первый раз. Такое открытие теперь только
лишило бы ее семейных привычек, и она позволяла себя обманывать, презирая
его и больше всего себя за эту слабость. Сверх того, заботы большого
семейства беспрестанно мучали ее: то кормление грудного ребенка не шло, то
нянька ушла, то, как теперь, заболел один из детей.
– Что, как твои?
– спросила мать.
– Ах, maman, у вас своего горя много. Лили заболела, и я боюсь, что
скарлатина. Я вот теперь выехала, чтоб узнать, а то засяду уже безвыездно,
если, избави бог, скарлатина.
Старый князь после отъезда доктора тоже вышел из своего кабинета и,
подставив свою щеку Долли и поговорив с ней, обратился к жене:
– Как же решили, едете? Ну, а со мной что хотите делать?
– Я думаю, тебе остаться, Александр, - сказала жена.
– Как хотите.
– Maman, отчего же папа не поехать с нами?
– сказала Кити. - И ему
веселее и нам.
Старый князь встал и погладил рукой волосы Кити. Она подняла лицо и,
насильно улыбаясь, смотрела на него. Ей всегда казалось, что он лучше всех в
семье понимает ее, хотя он мало говорил с ней. Она была, как меньшая,
любимица отца, и ей казалось, что любовь его к ней делала его
проницательным. Когда ее взгляд встретился теперь с его голубыми, добрыми
глазами, пристально смотревшими на нее, ей казалось, что он насквозь видит
ее и понимает все то нехорошее, что в ней делается. Она, краснея, потянулась
к нему, ожидая поцелуя, но он только потрепал ее по волосам и проговорил:
– Эти глупые шиньоны! До настоящей дочери и не доберешься, а ласкаешь
волосы дохлых баб. Ну что, Долинька, - обратился он к старшей дочери, - твой
козырь что поделывает?
– Ничего, папа, - отвечала Долли, понимая, что речь идет о муже.
– Все
ездит, я его почти не вижу, - не могла она не прибавить с насмешливою
улыбкой.
– Что ж, он не уехал еще в деревню лес продавать?,