Анна Каренина
Шрифт:
громкими возгласами выражала радость ожидаемого торжества своего офицера и
товарища. Вронский незаметно вошел в середину толпы почти в то самое время,
как раздался звонок, оканчивающий скачки, и высокий, забрызганный грязью
кавалергард, пришедший первым, опустившись на седло, стал спускать поводья
своему серому, потемневшему от поту, тяжело дышавшему жеребцу.
Жеребец, с усилием тыкаясь ногами, укоротил быстрый ход своего большого
тела,
оглянулся кругом и с трудом улыбнулся. Толпа своих и чужих окружила его.
Вронский умышленно избегал той избранной, великосветской толпы, которая
сдержанно и свободно двигалась и переговаривалась пред беседками. Он узнал,
что там была и Каренина, и Бетси, и жена его брата, и нарочно, чтобы не
развлечься, не подходил к ним. Но беспрестанно встречавшиеся знакомые
останавливали его, рассказывая ему подробности бывших скачек и расспрашивая
его, почему он опоздал.
В то время как скакавшие были призваны в беседку для получения призов и
все обратились туда, старший брат Вронского, Александр, полковник с
эксельбантами, невысокий ростом, такой же коренастый, как и Алексей, но
более красивый и румяный, с красным носом и пьяным, открытым лицом, подошел
к нему.
– Ты получил мою записку?
– сказал он.
– Тебя никогда не найдешь.
Александр Вронский, несмотря на разгульную, в особенности пьяную жизнь,
по которой он был известен, был вполне придворный человек.
Он теперь, говоря с братом о неприятной весьма для него вещи, зная, что
глаза многих могут быть устремлены на них, имел вид улыбающийся, как будто
он о чем-нибудь неважном шутил с братом.
– Я получил и, право, не понимаю, о чем ты заботишься, - сказал
Алексей.
– Я о том забочусь, что сейчас мне было замечено, что тебя нет и что в
понедельник тебя встретили в Петергофе.
– Есть дела, которые подлежат обсуждению только тех, кто прямо в них
заинтересован, и то дело, о котором ты так заботишься, такое...
– Да, но тогда не служат, не...
– Я тебя прошу не вмешиваться, и только.
Нахмуренное лицо Алексея Вронского побледнело, и выдающаяся нижняя
челюсть его дрогнула,что с ним бывало редко. Он, как человек с очень добрым
сердцем, сердился редко, но когда сердился и когда у него дрожал подбородок,
то, как это и знал Александр Вронский, он был опасен. Александр Вронский
весело улыбнулся.
– Я только хотел передать письмо матушки. Отвечай ей и не расстраивайся
пред ездой. Bonne chance, -
Но вслед за ним опять дружеское приветствие остановило Вронского.
– Не хочешь знать приятелей! Здравствуй, mon cher!
– заговорил Степан
Аркадьич, и здесь, среди этого петербургского блеска, не менее, чем в
Москве, блистая своим румяным лицом и лоснящимися расчесанными бакенбардами.
– Вчера приехал и очень рад, что увижу твое торжество. Когда увидимся?
– Заходи завтра в артель, - сказал Вронский - и, пожав его, извиняясь,
за рукав пальто, отошел на середину гипподрома, куда уже вводили лошадей для
большой скачки с препятствиями.
Потные, измученные скакавшие лошади, проваживаемые конюхами, уводились
домой, и одна за другой появлялись новые к предстоящей скачке, свежие,
большею частию английские лошади, в капорах, со своими поддернутыми
животами, похожие на странных огромных птиц. Направо водили поджарую
красавицу Фру-Фру, которая, как на пружинах, переступала на своих эластичных
и довольно длинных бабках. Недалеко от нее снимали попону с лопоухого
Гладиатора. Крупные, прелестные, совершенно правильные формы жеребца с
чудесным задом и необычайно короткими, над самыми копытами сидевшими бабками
невольно останавливали на себе внимание Вронского. Он хотел подойти к своей
лошади, но его опять задержал знакомый.
– А, вот Каренин!- сказал ему знакомый, с которым он разговаривал. -
Ищет жену, а она в середине беседки. Вы не видали ее?
– Нет, не видал, - отвечал Вронский и, не оглянувшись даже на беседку,
в которой ему указывали на Каренину, подошел к своей лошади.
Не успел Вронский посмотреть седло, о котором надо было сделать
распоряжение, как скачущих позвали к беседке для вынимания нумеров и отправ-
ления. С серьезными, строгими, многие с бледными лицами, семнадцать человек
офицеров сошлись к беседке и разобрали нумера. Вронскому достался седьмой
нумер. Послышалось: "Садиться!"
Чувствуя, что он вместе с другими скачущими составляет центр, на
который устремлены все глаза, Вронский в напряженном состоянии, в котором он
обыкновенно делался медлителен и спокоен в движениях, подошел к своей
лошади. Корд для торжества скачек оделся в свой парадный костюм: черный
застегнутый сюртук, туго накрахмаленные воротнички, подпиравшие ему щеки, и
в круглую черную шляпу и ботфорты. Он был, как и всегда, спокоен и важен и