Анна-Мария
Шрифт:
— Я уехала на Острова, к семье… Но, как видите, вернулась…
— Жалко, что ты не был с нами, Жако, во время освобождения Парижа. Это самые прекрасные дни моей жизни! — Франсис оживился, на него нельзя было глядеть без улыбки — так он был мил.
— Там, где я находился, тоже было недурно…
— Да, но нельзя же сравнивать с Парижем! Освобождение центра мира, это — событие!
Они заговорили о баррикадах, о парижанах, которые сбегались со всех сторон, как только первая скамейка перегораживала улицу, о лавочниках и женщинах, выходивших из домов, о ребятишках и прохожих; о том, как
— На дорогах тоже было неплохо, ну и гнали же мы их!
— А я видела и то и другое, — сказала Анна-Мария. — Я видела, как они бежали по дорогам, замаскировавшись ветками — настоящий балетный дивертисмент! Между Дижоном и Парижем я чуть не попала им в лапы. К счастью, они уже были, как осенние мухи, хоть голыми руками их бери, все им было безразлично. У меня тогда болела нога, я еще с трудом передвигалась… Но как подумала, что в Париже все произойдет без меня… И, однако, все произошло без меня: из-за ноги пришлось сидеть дома. Но все-таки я была в Париже, была здесь, когда освободили улицу Рен! Должна вам признаться, что я отдыхаю душой, разговаривая с людьми, которые не спрашивают, что такое ФТП!
— Вы водитесь черт знает с кем, Аммами. — Жако говорил совершенно серьезно. В голубых глазах, как-то не вязавшихся с его лицом, появилось детски внимательное выражение. — Не знаю, слышал ли ты, Франсис, о подвигах Анны-Марии — «Барышни»? Ее звали «Барышней» в подполье. Она организовала побег из тюрьмы П. — чудо находчивости и хитроумия…
Франсис восторженно посмотрел на Анну-Марию.
— Потрясающе, — сказал он, — она похожа на средневековую героиню, ее представляешь себе сидящей за прялкой, а она ведет себя как франтирер!
— Да, но теперь она снова вернулась к своей прялке… Война кончилась, и от Аммами ничего не осталось! Средневековье, как ты выражаешься! Послушайте, Аммами…
— Нет, погодите, я приготовлю омлет и вернусь, только не забудьте, что вы хотели сказать…
— Она не исключение, — говорил Жако Франсису, воспользовавшись тем, что они остались одни. — Я не хочу этим сказать, что во время Сопротивления существовало много таких замечательных мужчин и женщин, какой показала себя Анна-Мария, я хочу только подчеркнуть, что, наряду с людьми, которые никак не могут приспособиться к мирной, то есть относительно мирной, жизни, имеются, видимо, такие Аммами, которые полностью возвращаются к тому существованию, какое вели до войны… Посмотришь — самые обыкновенные обыватели, даже не заподозришь, что они герои.
— Ну нет, я не уверен, что это справедливо в отношении Анны-Марии. Она совсем не прежняя…
— Это ничего не значит… Она изменилась, согласен, но вызвано это причинами чисто личного характера, муж, дети… Анна-Мария по природе наседка… Раз бошей нет, значит все в порядке, она не видит дальше своего носа и не отдает себе отчета, в каком положении находится страна. Вот ты, например, ты не слишком склонен заниматься политикой, но ты все-таки актер, сочувствующий Партии… а она — нуль! И вместе с тем эта женщина иногда рассуждает на редкость трезво… Возможно, ты прав… Признаюсь, для меня она загадка…
— Вы как любите, недожаренный? — крикнула Анна-Мария из кухни.
— Пойду помогу… — Франсис снова оставил Жако в одиночестве.
И
— Он на сале, которое принесла белошвейка, — объявила Анна-Мария. — Угощайтесь, Жако… Ну как?
— Как раз по моему вкусу… Но будет вам суетиться, садитесь, ешьте…
Анна-Мария села между Франсисом и Жако.
— Недосолен, ну и пусть, не хочу раздражать Жако… Да, забыла вам рассказать, Жако, я недавно познакомилась с сыном мадам де Фонтероль… Отчего вы мне не сказали, что он — капитан Жерар?
— Я думал, вы знаете…
— Ничего вы не думали. Вы просто не хотели мне говорить из-за мадам де Фонтероль. Когда у вас вышла с ним драка, я считала, что ребята сочиняют, но теперь, когда сама его увидела… Внешность приятная, но сразу видно, парень непутевый. Интересно, как сложится его жизнь. Он ничего не умеет делать, ничему не научился, просто развращен. Хотите кофе, это опять белошвейка! Не боитесь бессонницы?
— Ужасно хочется кофе, — признался Франсис, — будь что будет, до смерти хочется хорошего кофе… Дайте-ка мне адрес вашей белошвейки!.. Вы это о ком, об Иве де Фонтероль? Как раз сегодня вечером я встретил его с генералом де Шамфором в кафе л’Юнивер…
— Стой, стой! — воскликнул Жако. — Это занятно, я и не знал, что они знакомы. Генерал — человек довольно примечательный, сейчас, после окончания войны, он тоже оказался не у дел. Не нравится мне их дружба, ничего хорошего из нее не получится.
Анна-Мария молчала. Она не знала, что Селестен в Париже. После двух дней, проведенных в квартирке первого этажа, прошло уже два месяца, а она ничего о нем не слышала. Странно звучит имя, которое вы храните в тайне, когда его произносят равнодушные уста, будто кто-то положил руку на крышку шкатулки, но не поднимает крышку и даже не подозревает, что под ней.
— Да, не нравится мне их дружба, — повторил Жако. — Капитан Жерар из тех молодых людей, которых Сопротивление только сбило с толку. В двадцать лет трудно верить в существование смерти, а нет увлекательнее игры, чем рисковать жизнью, не веря в смерть. Им ничего не стоило вести себя как героям. И во имя правого дела им было все дозволено. Теперь этого дела больше не существует, они же по-прежнему считают, что все дозволено! Как с ними быть? Жаль мне этих парней, не их вина, что они ищут другие занятия, которые давали бы не меньше привилегий и прежде всего деньги, много денег. Представляете себе, какие суммы проходили через их руки, проходили бесконтрольно, и они этим пользовались. Риск, приключения… Не беспокойтесь, люди с головой сумеют направить их энергию!
— Когда же наступит мир! — со вздохом вырвалось у Франсиса. — До чего же все надоело, друзья мои! Торчу в этом старом балагане, где едва-едва зарабатываешь на жизнь… Я не мальчишка-парашютист и не фашист какой-нибудь, но, уверяю вас, смотреть тошно на то, что делается в этой стране! Спекуляция, пьяные американцы, коллаборационисты, вылезающие из всех щелей, как клопы… Да что же это такое! Уверяю вас, иногда мне кажется, что Женни поступила правильно, если не по отношению к нам, то по отношению к себе.