Анна-Мария

Триоле Эльза

— Все это сильно преувеличено… — Мальчик-с-Пальчик по-прежнему смирно сидел на стуле и внимательно слушал Анну-Марию. — Просто поддались первому естественному порыву… Нам не хватает профессиональных журналистов, эти свиньи напропалую сотрудничали с немцами, пресса понесла значительный урон. С кем же прикажете работать? З. особенного вреда не приносил, выступал только против коммунистов, даже никогда не писал против евреев. И он великолепный журналист!

Анна-Мария решила, что не стоит продолжать разговор с человеком, столь чуждым ей по своим взглядам, но все же не могла сдержаться:

— А я-то думала, что коммунисты принимали участие в Сопротивлении… — сказала она… — Но дело не в том, что ваша газета антикоммунистическая. Просто мне не хочется связывать себя, спасибо, я предпочитаю быть свободной, пусть это даже менее выгодно.

Мальчик-с-Пальчик

попробовал уговорить ее: у него был особый нюх на людей, которые, по его мнению, должны «преуспеть». Он рассудил, что сотрудничество Анны-Марии могло оказаться полезным газете: великолепный фотограф, очень добросовестный к тому же, и когда-нибудь, так или иначе, она выбьется в люди… Но — ничего не поделаешь. Он выпил еще стакан мартини и встал:

— Вы не сердитесь, Аммами? Я, по-вашему, проходимец…

— Пожалуй… Даже наверняка. Но мне не за что сердиться на вас. До свиданья, Пальчик, забудем все!

Она проводила его до дверей, вернулась в маленькую гостиную, подложила в камин поленьев, унесла стаканы и бутылки… Да, он — проходимец. Раздражение Анны-Марии еще не улеглось. Во время оккупации он вел себя прилично, то есть ничего дурного не делал и даже раза два-три помог товарищам, но не больше того. Он любит женщин, свою работу, но не способен ничем увлечься серьезно. Боши, да, они ему досаждали, но жить при них все-таки можно было. Немножко скептик, немножко циник, что не мешает ему, как многим равнодушным людям, быть сентиментальным. Анна-Мария подумала о его невероятной наглости и почувствовала, что в ней снова закипает ярость. Глупо злиться на Пальчика, не все ли равно, какой он, но еще глупее злиться на мужа Марии Дюпон. И внезапно Анна-Мария ясно поняла, что жизнь ее сохраняет какую-то видимость порядка лишь потому, что она держит себя в руках. Жизнь ее похожа на вязанье: достаточно найти одну незакрепленную нитку, потянуть за нее, и все распустится.

— Есть тут кто-нибудь? — крикнули из передней. Она забыла запереть дверь… Роллан, незнакомец со светлыми глазами, стоял в дверях гостиной.

— Здравствуйте, Барышня, можно войти? — спросил он и бросил перчатки и светлый плащ на стул в прихожей. — На улице уже пахнет весной. У вас все в порядке, Барышня?

— Меня знобит, видите, развожу огонь… Я не почувствовала весны… Садитесь, рада вас видеть.

Роллан сел на стул, который до него занимал Мальчик-с-Пальчик. Он вытянул свои длинные ноги и вытер носовым платком капли дождя, которые блестели на его седеющих волосах.

— Погода отвратительная, — заметил он, — но уже пахнет весной. Жако сказал, что я могу зайти к вам. У вас все в порядке? — повторил он.

— Нет, не все в порядке, — ответила Анна-Мария. — Насморк и постоянно выключают свет. Мне так хотелось бы, чтобы Франция перестала дрожать от холода.

— А еще чего вы хотите?

— Еще хотелось бы знать, чем все это кончится.

Роллан улыбнулся усталой, застенчивой улыбкой.

В первый раз она не заметила этой улыбки…

— Вы спрашиваете так, словно мне это должно быть известно… Я не предсказатель. Не собираюсь читать вам проповедей, но положение у нас тяжелое, потому что многие французы, подобно вам, стали ко всему равнодушны. А страсть, ее не привьешь, ее нельзя почувствовать по заказу, ею можно, в лучшем случае, заразиться. Нужно быть последовательной, Барышня, именно последовательной…

Роллан встал и принялся мерить шагами комнату.

— У французов не осталось ни любви, ни ненависти… А между тем война не кончена. К примеру, чистка; чистка — мероприятие военное. Люди, из чувства долга проводящие чистку, совершают героическую работу. Героическую… Это своего рода битва. Расскажу вам один случай: в провинции, где шли бои, сразу после освобождения арестовали петеновского полицейского. Дело было яснее ясного, все знали, что он — палач, изувер, чудовище… Не стану перечислять его преступлений. Трибунал приговорил его к смертной казни, и приговор уже собирались привести в исполнение, как вдруг из Парижа пришла телеграмма с приказом отложить казнь в связи с новыми данными… На следующий день прибыл отец осужденного. Пышные, пожелтевшие от табака усы, сморщенные, негнущиеся пальцы… Для такого случая он принарядился: крахмальный воротничок, жемчужная булавка в галстуке… Мелкий чиновник в отставке. Он, конечно, не сообщил ничего нового, дополнительного расследования не потребовалось. Случай, повторяю, был совершенно ясный,

а в те времена суд был скорый. Судили его макизары и два беглеца из французской тюрьмы с особо строгим режимом… Одному из них при допросе расплющили большой палец. На следующий день после приезда отца палача-полицейского повезли на виселицу. С рассвета отец ждал возле тюрьмы, в своем крахмальном воротничке и с жемчужиной в галстуке. Сын, рослый, красивый — да, красивый, — завопил: «Папа!», а старик, стоявший поодаль, упал на колени и начал кричать: «Марсель, цыпленочек мой!» Марселя втолкнули в машину. Старик, окаменев, не двигался с места… В одной руке он держал зонт… Когда машина тронулась, он поднял руки, все еще не выпуская зонта, потом отшвырнул его, бросился за машиной и уцепился обеими руками за ветровое стекло… Машина, набирая скорость, тащила его за собой. На повороте он скатился в канаву… Прибыли на место казни. Охрана состояла из макизаров. Когда Марсель остался один, лицом к лицу со смертью, он завопил и бросился бежать! Он бежал по полю, а ребята стреляли ему вдогонку, но никто не решался погнаться за ним, боясь попасть под пулю. Пока вскочили в машину, пока завели ее, он скрылся в лесочке; каким-то чудом ни одна пуля его не задела! Машина неслась… Никаких следов, лесок точно проглотил его! Прочесали весь лес и уже собрались бросить поиски, как вдруг заметили под откосом пару ног, они торчали, словно кто-то стоял на голове. Потянули за ноги — оказался наш беглец. Он бешено сопротивлялся, как Геркулес, как сатана… обратно ехали в машине, четыре человека держали его. Еще одно непредвиденное затруднение — виселицы не оказалось, пришлось его повесить на суку. Поняв, что все кончено, он принялся вопить: «Пощадите! Пощадите! Я все скажу! Всех выдам! Пощадите!..» С ним поспешили покончить. Да… Человек, которому гестаповцы расплющили палец, был бледен как мертвец. Надо быть последовательным, чтобы выносить некоторые невыносимые вещи.

Анна-Мария с трудом вынесла этот рассказ. Она смотрела на руки Роллана: нет, большой палец не расплющен… подвижные, умные руки с десятью нетронутыми пальцами. Слава богу. Роллан посмотрел на часы:

— Жако назначил мне у вас свидание. Слишком мы бесцеремонны с вами! Да он еще и опаздывает… Я не отнимаю у вас время?

— Нет, — рассеянно и озабоченно отозвалась Анна-Мария — что ей было до времени! — Вы и в самом деле считаете меня непоследовательной? Я работаю… Значит, по-вашему, бесполезно делать то, что я делаю?

Роллан улыбнулся своей застенчивой улыбкой. Морщины на лбу, казалось, украшали его.

— Почему же — бесполезно? И как я могу судить об этом?

— Глупо говорить о себе… — Анна-Мария вдруг потеряла свою обычную сдержанность. — Но я действительно не в ладах сама с собою. Вокруг нас чувствуется тревога, она пронизывает все, как сырость… Такое ощущение, словно у меня начинается грипп…

— Пусть лучше грипп! Его лечат грогом, это не так уж неприятно… Но душевное смятение… — Роллан встал и снова принялся расхаживать по комнате. — Но, видимо, я несправедлив, боюсь поддаться вашему настроению: да — тревожно, по очень сложным причинам. Если завтра появятся мясо и плюшки, тревога значительно уменьшится! Но ведь мяса и плюшек нет по вполне определенным причинам, а если мы начнем доискиваться их, это заведет нас слишком далеко! Туда, куда вы не хотите следовать за нами, дорогая Барышня.

Анну-Марию знобило, но она пыталась не поддаваться гриппу, ей не хотелось, чтобы Роллан ушел.

— Я не умею обобщать, — сказала она. — Люди возмущаются из-за частностей — мясо, плюшки… Глупо и ни к чему; все, видимо, зависит от чего-то настолько огромного…

— Это симптом…

— Стоит ли бороться с симптомами?

— Стоит, несомненно стоит… Вы лечите туберкулез и одновременно даете микстуру от кашля, который является лишь симптомом болезни. Вы хотите мяса? Потребуйте, чтобы вам его дали, раз оно имеется в стране. Это ударит по спекулянтам и тем, кто делает возможным их существование.

— По-вашему, лучше громко требовать мяса, чем заниматься фоторепортажем?

— Я ничего подобного не говорил!

Роллан засмеялся, воздев руки к небу. Звякнул колокольчик у дверей: пришел Жако.

— Жако, — сказала Анна-Мария, чувствуя, что щеки ее пылают. — Признаюсь вам, у меня грипп… Озноб и голова горит… Нет, мне как раз не хочется, чтобы вы уходили… прошу вас… Побалуйте меня: я лягу, а вы приготовьте обед. Придвиньте стол к кровати, хорошо?

— Ну конечно! — Роллан снова посмотрел на часы.