Анникка
Шрифт:
Лена закатила глаза, рассмеялась и опустилась на венский стул, единственный в комнате.
– Сколько вы намерены гостить на «Вилле Рено»? Прошу, оставайтесь подольше! Мне кажется, мы подружимся, – едва уловимый польский акцент придавал ее речи своеобразный шарм. – Мне нравится Марыся, но ей всего шестнадцать, она еще ребенок. Наивный, неиспорченный ребенок. А Вера, хоть и замужняя дама бальзаковского возраста, увы, слишком серьезная и правильная. Вот вы, Ада, наверняка любите танцевать! Мы с вами съездим в ресторацию в Териоках, будет
Ада почувствовала, что краснеет, но не хотела разочаровывать Лену, признаваясь, что она в свои двадцать четыре года столь же наивна и неиспорченна, как Маруся. Красавица-полька была способна кого угодно заразить веселостью и беспечностью. Без тени грусти она рассказала, что оказалась в русской Финляндии в 1915 году вместе с другими польскими беженцами. В отличие от многих соотечественников, Оржельские были богаты. По крайней мере, они с Оскаром смогли позволить себе снять дачу в Келломяках, а позднее переехать в пансионат Ванды Орешниковой.
– Кстати, не думай, что Ванда вдова. Ее муж, отставной офицер, жив-живехонек, да только бросил ее и девочек. Проигрался в карты и сбежал в Москву с новой пассией. Жаль Ванду. Она славная. Здесь ведь всё на ней держится. Родители – уже старики, брат – ни рыба ни мясо, Вера… Чтобы она снизошла до готовки, прополки грядок и ощипывания кур? Да боже упаси! Девочки, конечно, помогают как могут. Плюс двое наемных работников из местных… Ой, я заболталась, а уже время ужина. Переодеваться будешь? – Лена с сомнением оглядела небольшой, еще не распакованный чемодан у кровати. – Завтра я отберу для тебя несколько своих платьев, только их нужно будет ушить.
Поблагодарив польку, Ада наскоро умылась, облачилась в старенький жакет и юбку, накинула пальто и вышла во двор. Вдоль дорожки горели разноцветные фонари. Ада помнила, что к большому дому следует идти направо, но, не сдержав любопытства, повернула влево – к лестнице на литориновом уступе – и замерла на верхней ступеньке. Несколько минут она просто любовалась картиной, открывшейся ее взору. Вниз по склону спускался каскад замерзших прудов, радужно подсвеченных фонарями. Его обрамляли лесенки и белые ажурные скамейки.
Как, должно быть, здесь красиво весной и летом, подумала Ада и поняла, что задержится на «Вилле Рено» больше чем на месяц. Если, конечно, сможет быть полезна хозяйке.
– Вы и есть та беженка, про которую сегодня было столько разговоров?
Ада обернулась и увидела даму в горжетке с мордочкой и лапками песца. Дама прятала руки в пышной меховой муфте. Аде не нравилась мода, больше напоминавшая помешательство на изделиях из меха. Она невольно вспомнила свою любимую лисицу в гатчинском зверинце и постаралась скрыть неприязнь за улыбкой:
– Ада Ритари.
– Знаю, – сухо сказала женщина. –
Они зашагали по дорожке, и какое-то время тишину нарушал только скрип снега под подошвами. Вера Ивановна, вероятно, обдумывала то, что наконец произнесла вслух:
– Я считаю, это было очень глупо. Идти одной по льду. Вы могли погибнуть. Владимир тоже сильно рискует, но он мужчина и выполняет свой долг перед семьей.
Ада промолчала. Оставшуюся часть пути она размышляла над тем, почему Вера сейчас не рядом с Владимиром Федоровичем, который так тревожился о ней утром, когда не обнаружил в столовой. Аде казалось, что после разлуки любящие супруги должны быть вместе каждую минуту, каждую секунду, стараясь наверстать упущенное время.
Когда они вошли в столовую, остальные уже ужинали. При их появлении Владимир Федорович и Додо вскочили, проявив галантность, явно чуждую молодому Оржельскому.
После овощного рагу и жаркого из цыплят, за которыми Ада вкратце рассказала свою историю, Ванда Федоровна подала печеные яблоки с кремом из взбитых сливок и сказала:
– Так, значит, вы бестужевка? Хорошо знаете историю, литературу, иностранные языки? Ты слышишь, Маруся? Вот о каком образовании я мечтала для вас с Танюшей.
– Я поеду в Гельсингфорс учиться на художника, – заявила Маруся, стараясь произвести впечатление на Аду. – Все говорят, что я хорошо рисую. Сам господин Репин хвалил мои акварели.
– Вы покажете их мне?
Глаза Маруси загорелись, она едва удержалась, чтобы не броситься за рисунками прямо из-за стола.
– Полагаю, Ада Михайловна раскрыла нам не все свои таланты, – лениво растягивая слова, произнес Оскар Оржельский. – Сознайтесь, вы тоже балуетесь живописью?
– Увы, нет, – ответила Ада, отметив про себя, что сидящий рядом Додо отложил вилку и внимательно слушает.
– А как насчет музыки? – не унимался поляк. – Вы играете на фортепьяно? Или нет. Поете! Угадал?
– Довольно, Оскар, ну право же, что за допрос? – вмешалась Лена и наклонилась к Аде через стол. – Мой брат порой бывает несносен. Вот уж кого природа талантами не наградила.
– Это неправда! – неожиданно воскликнула до сих пор молчавшая Таня. – У всякого человека есть талант. Но иным требуется больше времени, чтобы он раскрылся. Я… я в это твердо верю, – закончила она, пунцовая до корней волос.
Ванда Федоровна ласково погладила дочь по руке. Ужин был окончен. Поляки и члены семьи Шпергазе поднялись в гостиную, Додо и Владимир Федорович понесли грязную посуду на кухню. Ада хотела помочь, но хозяйка остановила ее:
– В этом доме посуду убирают мужчины. А вам я вот что скажу, милая. Вы собирались стать учительницей в Выборге, но и на «Вилле Рено», коли угодно, для вас найдется работа. Будете учить моих девочек?
Ада заглянула в большие усталые глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, и ответила: