Античная метафизика: Страсти по бесплотному
Шрифт:
Если сингулярности направлены на осуществление себя в бывающих частных единствах, то скорей всего не следует говорить о едином трансцендентальном поле смысла, ибо, если поле едино, то оно и реализуется как единое. Собственно единое поле — это и есть реализация единого (возможного единого), процесс становления единого; когда единое поле оказывается направленным исключительно на становление частных единств, а не самого себя, процесс реализации единого следует признать искаженным, опровергнувшим самого себя, следовательно, и поле – несуществующим, недействительным. Если настаивать на частных смысловых единствах, то механизмом реализации этих единств было бы кочующее поле частного единства, за пределами которого никакого единства нет. Но Делез утверждает, что "выраженный мир сформирован именно так, что все серии, зависящие каждая от своей сингулярности, сходятся друг к другу"24, иначе говоря, Делез утверждает континуум сингулярностей, непрерывность смыслового поля. Стало быть, частные единства сходятся с другими частными единствами. Тогда следует
На то, что сфера смысла всегда целостна, указывал Леви-Стросс. Хотя заметим еще раз, что Лик бесконечного и множественного телесного мира, полагающий мир как 1) единство, 2) неповторимость и 3) индивидуальность, не имманентен миру, но обнаруживается лишь на поверхности смысла, которая образована многослойной рефлексией взаимодействия с Другим. То есть, в конечном счете, этот Лик возникает как результат взаимодействия дискретного отдельного-телесного бытия с Другим ему, всеобщим-бестелесным. В самом деле, если неповторимость – свойство, которое возможно относительно самого себя, то индивидуальность может быть лишь в поле как минимум еще одной – другой – индивидуальности. Сартр утверждает, что безличное трансцендентальное поле не имеет формы синтетического сознания личности или субъективной самотождественности, напротив, субъект всегда конституируется25. Всякий раз при высказывании конституируется субъект, и это происходит потому, что при высказывании осуществляется встреча-противостояние высказывающегося с Индивидуальностью мира, данной в плоскости смысла и воплощенной в материи этой плоскости – в языке – как предистолкованностъ мира. Но тогда субъекта высказывания – при посредстве Индивидуальности мира – в конечном счете конституирует Другой. Известно, что именно смысл активирует все остальные —посюсторонние – измерения предложения (сигнификацию, манифестацию и денотацию), связанные с наличными вещами. Смысл – опосредованно присутствующий Другой – таким образом оказывается возможностью и действительностью всех модусов высказывания, которые представляют человеческую индивидуальность на поверхности смысла.
Итак, изначально только Другой знает целостность мира и целостность любого частного бытия, ибо только Другой знает их лицо. Лицо – это поверхность, не то, что есть, но то, что выражает для Другого то, что есть. Чистой поверхности у действительного бытия нет, поверхность бытия как таковая неуловима: она ускользает в глубину; не будучи глубиной, она сливается с ней. Кожа – потому глубочайшее (П. Валери), что она трепещет жизнью глубины, излучает глубину, повествует о ней. "Внешняя поверхность плавно переходит во внутреннюю". Вообще поверхность – результат отношения одного о– пределенного другим бытия к другому, результат взаимо-полагания одного и другого. Телесное бытие, которое выводит метаморфозу на свою поверхность – это уже не претерпевание метаморфозы со стороны бестелесного, а значит не поглощение и не избывание этой метаморфозы в расторжении телесного бытия, что случается, когда метаморфоза осуществляется внутри телесного бытия, а, напротив, присутствие метаморфозы на поверхности бытия – это выражение метаморфозы претерпевающим ее бытием. Именно на поверхности бытие перестает быть чистым объектом и становится субъектом. Психоанализ находит, что индивид вынужден приспосабливаться не только к внешнему, но и к собственному внутреннему миру, ему необходимо постоянно восстанавливать равновесие между внешним и внутренним, стало быть, индивид как таковой, равный самому себе, индивид как субъект самого себя находится не вовне и не внутри себя, а на границе того и другого – на поверхности. Поверхность – место выражения. Функция выражения свидетельствует трансформацию чистой объектности бытия в субъектность, когда чуждое воздействие уже не просто претерпевается и избывается в мучительном расторжении, а встроено в структуру бытия как свое собственное. Выражение – это способ не избывания, но присутствия другого в воспринявшем его бытии. Если чуждое воздействие выходит на поверхность как выражаемое, то оно уже принадлежит имманентной глубине воспринимающего его бытия. Выйдя на поверхность как сокровенное и внутриположенное, изначально чуждое воздействие соотносится с самим собой, возвращается к самому себе как к инородному и внешнеположенному. Предмет, в котором осуществляется соотнесение всеобщего-бестелесного, рассеянного во всех пределах начала, с собой в качестве воплощенного, собирает, фокусирует всеобщее в конечном и конкретном, воплощает и концентрирует бестелесное в рамках телесного, выражает и, таким образом, возвращает "свое-иное" всеобщее-бестелесное во всеобщее-бестелесное как таковое, отчего интенсивность последнего усиливается многократно. Итак, телесное бытие может представлять собой воплощение всеобщего-бестелесного, отражающее всеобщее-бестелесное в само себя. Феномен соотнесения бытия с самим собой древние греки называли "душой" (Платон. Федр. 245 С-Е). Поэтому предмет, в котором происходит соотнесение всеобщего-бестелесного с самим собой, – это предмет одушевленный всеобщим-бестелесным, и как
Энтелехия умна и наполнена интенсивным светом. Энтелехии имеют не только естественное происхождение, но могут быть продуктом человеческого творчества. Предмет-энтелехия создается художником, сознание которого объектно, стало быть, насколько им самим, настолько и помимо него (к примеру, так создавался памятник Петру I в Петербурге скульптором Этьеном Морисом Фальконе). В таких случаях говорят об интенсивном скрытом импульсе, идущем из самого сокровенного бытия, который посредством определенных исполнителей, сознание которых настроено на бессознательное, переходит в действительность в акте энтелехии. Но в чем заключается тайна аутентичного осуществления той или иной энтелехии? Вероятно, в тождественности предмета-энтелехии архетипическому образу; ее неотклоняемое воплощение гарантируется и является следствием непосредственной данности архетипического образа в вещи. Но это значит, что энтелехия принадлежит поверхности сущностей, отделяющей имманентность бестелесного от телесного.
Если энтелехию спроецировать на поверхность смысла, ее трансформированная включением в себя внешнего начала глубина не получит своего бытия на поверхности смысла. Энтелехия предстанет здесь лишь в качестве своей внешней конфигурации, как игра выразительных поверхностей, говорящих о всеобщем-бестелесном и поэтому излучающих интенсивный свет. Спроецированные в плоскость смысла, и так лишенные имманентности, усвоившей бестелесное, энтелехии оказываются совершенно организованными поверхностями, структурами "золотого сечения", принцип создания которых вечно и с исключительным упорством ищут человеческие титаны. Энтелехия, понятая не как бытие, но как совершенная структура, которую обтекает поток изменчивого бытия, и которая соотносится с вечностью, конституирует то направление мысли, соединяющей себя с всеобщим, что носит название аполлонизма.
Аполлонизм, по сути, полагает, что совершенные структуры и есть всеобщее и бестелесное, божественное, а стало быть, соединение человеческого бытия с совершенными структурами позволит наделить человека божественными предикатами.
Итак, сделаем краткие выводы. Человеческое телесное бытие соотносится с бестелесным:
1) не выходя изнутри себя и непосредственно претерпевая действие бестелесного, поглощая и избывая его в себе и рассеиваясь от этого воздействия, то есть претерпевая метаморфозу, которая суть функция бестелесного в отношении телесного;
2) телесное и бестелесное взаимополагают друг друга, формируя границу, проходящую "между" двух поверхностей, и присутствуют на этих поверхностях: поверхности, которая задана бестелесному телесным, – поверхности сущностей – архетипических образов, и поверхности, на которой является телесное для бестелесного, – поверхности смысла. Поверхность смысла в качестве автономной от телесного бытия и самодостаточной имеет свою имманентность, составленную фантазмами-структурами (Эон);
3) архетипический образ, содержащий в себе непосредственную данность всеобщего-бестелесного, неискаженно нисходит в телесность, результатом такого нисхождения является энтелехия; проекция энтелехии в плоскость смысла оказывается эмерджентом – совершенной конструкцией, открывающей божественное, структурой "золотого сечения", блестящей аполлонийской организацией поверхности, мифом, творимым вместе богами и людьми.
Архетипические образы как таковые и как энтелехии обуславливают мифологическое бытие человечества. С одной стороны, миф конституируется благодаря данности архетипического образа в двух своих ипостасях; именно в архетипическом образе источник бытия мифа, его жизненной интенсивности и способности организовать жизнь сообществ. Но, с другой стороны, миф – это ритуал, который по сути является узаконенным воспроизведением человеком божественных функций. Ритуал становится возможен на почве энтелехии, спроецированной в плоскость смысла и понятой в качестве конструктивной сущности божественного.
Для того, чтоб воспроизводить божественные функции, их следует артикулировать, произнести как таковые, вынести из предмета их приложения, в котором они избываются. Делез пишет, что "актер осуществляет событие, но совершенно по-иному, чем событие, осуществляемое в глубине вещей. Точнее, актер дублирует космическое или физическое осуществление события своими средствами, то есть сингулярностями поверхности — и поэтому более отчетливо, резко и чисто"26. Ритуал и актерство единокровны и взаимообращаемы. Ритуал – это не та деятельность, где имманентная энергия бытия претворяет внешнюю среду во внутреннюю, это деятельность, где отсутствует имманентность, а, стало быть, отсутствует исход этой деятельности – действительная метаморфоза предмета деятельности, значит, это – деятельность неимманентная, безысходная и беспредметная – чистая имитация, конструкция получивших свободу поверхностей. Иначе и не может быть, ибо подлинный и единственно возможный субъект деятельности пресуществления, которая является истечением его имманентности, фальсифицирован, подставлен. Божественный акт воспроизводится в ритуале как чистая конфигурация этого акта, конфигурация же, организация поверхности, снявшая в себе структуру, есть фантазм. Стало быть, как в качестве энтелехии обретает телесность архетипический образ, так в качестве ритуала телесно осуществляется фантазм.
Осуществляя фантазм, человеческий индивид безусловно деятельно утверждает себя через другого, в данном случае – через абсолютно Другого (другого телесному дискретному человечеству), несомненно, помещает себя в отношение с Другим. Так, рассматривая другого через себя, необходимо приходится рассматривать и себя через другого.
Взаимоположенность одного и другого может быть двух типов: 1) либо взаимоположенность существует ради различения и самотождественности каждого бытия; 2) либо два различенных взаимоположенностью бытия ради взаимоположенности и существуют.