Антихрист
Шрифт:
Глава XIX
РАЗРУШЕНИЕ ИЕРУСАЛИМА
Наконец железный круг замкнул в своих тисках проклятый город и уже более не размыкался. Как только время года позволило, Тит выехал из Александрии, высадился в Кесарее и отсюда двинулся на Иерусалим во главе грозной армии. С ним были четыре легиона: 5-й Macedonica, 10-й Fretensis, 12-й Fulminata, 15-й Apollinaris, не считая многочисленных вспомогательных войск, доставленных его сирийскими союзниками, и множества арабов, явившихся ради грабежа. Его сопровождали все присоединившиеся к нему евреи, Агриппа, Тиверий Александр, назначенный префектом полиции, Иосиф, будущий историк; Вереника, без сомнения, осталась ждать Тита в Кесарее. Воинская доблесть полководца отвечала силе его армии. Тит был замечательным воином и, в особенности, превосходным военным инженером; при этом он был человеком высокого ума, глубоким политиком, а ввиду жестокости нравов той эпохи, и достаточно гуманным человеком. Веспасиан, раздраженный тем удовольствием, которое обнаруживали евреи по поводу междоусобных войн римлян, а также их усилиями
В первых числах апреля римская армия прибыла в Гавааф-Саул, в полутора лье от Иерусалима. Наступал уже канун праздника Пасхи; в городе сосредоточилось громадное количество евреев. Иосиф определяет число погибших во время осады в миллион сто тысяч; словно вся нация собралась сюда для полного ее истребления. Около 10 апреля Тит стал лагерем близ угла, образуемого башней Псефиной (ныне Казр-Джалуд). Некоторые частичные успехи, достигнутые евреями при нечаянных вылазках, равно как и тяжелая рана, полученная Титом, сперва внушили евреям неумеренную уверенность в своей силе и показали римлянам, с какой осторожностью они должны действовать в войне с этими неистовыми фанатиками.
Город мог с полным правом считаться одним из самых укрепленных в мире. Стены его представляли совершеннейший тип сооружений из громадных глыб, к которым Сирия всегда питала такую страсть; внутри города ограда храма, ограда верхнего города, ограда Акрополя составляли как бы простенки, и каждая из них была своего рода укреплением. Число защитников было очень велико; припасов, несмотря на то, что много их было уничтожено пожарами, все же находилось в городе в изобилии. Партии внутри города продолжали биться между собой; но для обороны города они соединялись. Начиная с праздника Пасхи, партия Елеазара почти исчезла и слилась с партией Иоанна. Тит повел осаду с полным знанием дела; никогда еще римляне не высказали столь основательной полиоркетики. В последних числах апреля легионы вошли в первую ограду с северной ее стороны и овладели всей северной частью города. Спустя пять дней была взята приступом и вторая стена, ограда Акрополя. Таким образом, половина города была во власти римлян. 12 мая они атаковали крепость Антонию. Окруженные евреями, которые все, за исключением, быть может, одного Тиверия Александра, желали бы сохранить и город, и храм, находясь во власти своей любви к Веренике, которая, по-видимому, была благочестивой еврейкой, глубоко преданной своей нации, и подчиняясь этому чувству в большей степени, нежели он сам в том признавался, Тит, как говорят, искал способов достигнуть примирения, делал вполне приемлемые предложения, но все было тщетно. Осажденные отвечали на все предложения победителя одними сарказмами.
Тогда осада приняла ужасно жестокий характер. Римляне пустили в ход весь свой запас самых отвратительных казней; отвага евреев только возрастала от этого. 27 и 29 мая они сожгли осадные машины римлян и напали на них в самом их лагере. Осаждающими стало овладевать уныние; многие приходили к убеждению, что евреи были правы, говоря, будто Иерусалим недоступен; началось дезертирство. Тит, отказавшись от надежды взять город открытой силой, обложил его со всех сторон. Наскоро (в начале июня) воздвигнутая контрваллационная стена, подкрепленная со стороны Переи второй линией castella, увенчивавшей вершины Масличной горы, окончательно отрезала город от внешнего мира. До сих пор город добывал овощи из окрестностей; теперь голод сделался ужасным. Фанатики, имевшие все самое необходимое, мало беспокоились об этом; строгие обыски, сопровождавшиеся пытками, были предприняты с целью обнаружить припрятанные запасы хлеба. Каждый, у кого, судя по лицу, предполагался запас физических сил, заподозревался в том, что у него спрятаны съестные припасы. Вырывали куски хлеба друг у друга изо рта. Среди скученной массы населения, истощенного, лихорадочно возбужденного, развивались самые страшные болезни. Ходили ужасные рассказы, которые удваивали террор.
Начиная с этого момента Иерусалимом всецело овладели голод, бешенство, отчаяние, безумие. Он словно превратился в клетку с бешеными сумасшедшими, в город дикого рева и каннибалов, в сущий ад. Со своей стороны Тит был жесток до крайности; ежедневно по пятисот несчастных подвергались в виду города распятию с возмутительной утонченностью; для крестов не хватало дерева; не хватало даже места, чтобы их ставить.
Во время этих невероятных бедствий вера и фанатизм евреев выказались более пламенными, чем когда-либо. Вера в то, что храм не может быть разрушен, была непоколебима. Большинство было уверено, что так как город находится под особым покровительством Иеговы, то его невозможно взять. Пророки распространяли среди народа вести о скором избавлении. Уверенность в этом отношении была так велика, что многие, которые могли бы спастись, оставались, чтобы увидать чудо Иеговы. Всем городом владели обезумевшие люди. Убивали каждого, кто навлекал на себя подозрение в том, что он советует сдачу города. Таким образом по приказанию Симона, сына Гиоры, был убит первосвященник Матфий, по настоянию которого этот разбойник был впущен в город. Его три сына были казнены на его глазах. Точно так же были преданы смерти многие выдающиеся лица. Запрещены были всякие сборища; преступлением считалось плакать вместе, собираться в самом небольшом числе. Иосиф, находясь в римском лагере, тщетно пытался отсюда завязать сношения с городом; его подозревали обе стороны. Положение дошло до того пункта, когда нет никаких шансов, чтобы люди
Между тем Титу наскучила эта волокита; он только и думал о Риме, о его великолепии и развлечениях; город, взятый голодом, казался ему недостаточно блестящим украшением для торжества воцарения новой династии. Он приказал построить четыре новые «aggeres» для штурма города. Все деревья в садах предместий Иерусалима на расстоянии четырех лье вокруг были срублены. Все было готово в 21 день. 1 июля евреи предприняли попытку, которая однажды им уже удалась; они сделали вылазку с целью сжечь деревянные башни, но потерпели полную неудачу. С этого дня участь города была решена безвозвратно. 2 июля римляне начали разбивать стены Антонии и подкапываться под них. 5 июля Тит овладел этой крепостью и разрушил ее почти до основания, чтобы открыть широкий доступ своей коннице и своим машинам к тому пункту, на котором сосредоточивались все его усилия и где должен был произойти последний бой.
Как мы уже сказали, храм, по самому характеру своей постройки, был самой грозной из крепостей. Евреи, засевшие в нем с Иоанном Гискалой, приготовились к бою. Даже священники взялись за оружие. 17 июля в храме прекратилось вечно непрерывавшееся в нем богослужение, ~ ибо совершать его было некому. Это произвело на народ сильное впечатление. Известие об этом распространилось и вне города. Перерыв в богослужении в глазах евреев был таким же важным явлением, как если бы остановилось движение планет. Иосиф воспользовался этим как поводом снова попытаться сломить упорство Иоанна. Крепость Антония находилась всего лишь в 60 метрах от храма. Взойдя на парапет башни, Иосиф по распоряжению Тита (если только верить рассказам «Войны Иудейской») крикнул на еврейском языке, что Иоанну разрешается выйти с таким числом своих людей, какое он сам назначит, что Тит обязуется возобновить законное отправление богослужения евреями, что он даже предоставит Иоанну выбор для этого священнослужителей. Иоанн не стал и слушать. Тогда все, кто не был ослеплен фанатизмом, спаслись бегством в римский лагерь. Остались только те, кто избрал смерть.
Тит начал подступать к храму 12 июля. Битва была самая ожесточенная. 28 июля римляне овладели всей северной галереей, от крепости Антонии до Кедронской долины. Тогда началась атака самого храма. 2 августа машины необычайной силы принялись бить в стены превосходно выстроенных экзедр, окружавших внутренние дворы; действие этих машин было едва заметно; но 8 августа римлянам удалось поджечь ворота. Евреи были этим невыразимо поражены; они никогда не верили в возможность этого; при виде пламени, пожиравшего святыню, они осыпали римлян потоком проклятий.
9 августа Тит отдал приказание затушить пожар и созвал военный совет, на котором присутствовали Тиверий Александр, Цереалий и главнейшие начальники. Поставлен был вопрос: предавать ли храм огню. Многие были того мнения, что, пока будет существовать это здание, евреи не успокоятся. Что касается Тита, трудно сказать, каково было его мнение, ибо на этот счет мы имеем два совершенно противоположных показания. По Иосифу, Тит был за то, чтобы спасти столь удивительное произведение, сохранение которого покроет славой его царство и докажет умеренность римлян. По Тациту, Тит настаивал на необходимости разрушить сооружение, с которым были связаны два одинаково зловредных суеверия, еврейское и христианское. «Эти два суеверия, — прибавил будто бы Тит, — хотя и противоречащие одно другому, имеют один общий источник; христиане произошли от евреев; если будет вырван корень, то и отпрыск его скоро погибнет».
Трудно остановиться на одной из двух столь абсолютно непримиримых между собой версий; ибо если мнение, приписываемое Титу Иосифом, можно рассматривать как измышление этого историка, который усердно старается доказать симпатию своего патрона к иудаизму, снять с него в глазах евреев обвинение в столь нечестивом деянии, как разрушение храма, и удовлетворить страстное желание Тита прослыть весьма умеренным человеком, — то нельзя отрицать, что коротенькая речь, вложенная Тацитом в уста этого победоносного полководца, не только по своему стилю, но и по мысли представляет собою точное отражение чувств самого Тацита. Можно с полным правом предполагать, что латинский историк, исполненный к евреям и к христианам того презрения, того недоброжелательства, которые характерны для эпохи Траяна и Антонинов, заставил Тита выражаться как римского аристократа своей эпохи, тогда как на самом деле Тит при своем мещанском происхождении относился к восточным суевериям с большей симпатией, нежели высшая аристократия, сменившая Флавиев. Проведя три года своей жизни среди евреев, которые прославляли ему свой храм как настоящее чудо мира, Тит, поддавшийся ласкательству Иосифа, Агриппы и еще более того Вереники, очень даже мог желать сохранения в целости святыни, которую близкие ему люди изображали как предмет вполне мирного культа. Таким образом, возможно, что были, по словам Иосифа, действительно отданы распоряжения погасить пожар, зажженный накануне, и что вообще были приняты меры против пожара, который можно было предвидеть в предстоящей суматохе. Характеру Тита наряду с истинной добротой была свойственна большая наклонность позировать и лицемерить. Без сомнения, истина заключается в том, что он не приказывал сжечь храм, как говорит Тацит, но и не запрещал этого, как угодно Иосифу, и предоставил события их течению, сохраняя видимость любого положения, какое бы ему ни понадобилось для того, чтобы удовлетворить различным течениям общественного мнения. Как бы то ни было, решен был генеральный штурм сооружения, которое уже лишилось своих ворот. Для опытных военных то, что оставалось сделать, было уже не более как последним усилием, быть может, кровопролитным, но относительно исхода которого нельзя было сомневаться.