Антистерва

Берсенева Анна

И в ту самую секунду, когда вся эта сила совсем перестала помещаться у него внутри, Манзура отстранилась от него, встала рядом на колени, потом перекинула ногу через его живот… Ее руки легли у него между ног, помогая ему едва уловимыми движениями пальцев, и уже через мгновенье она гибко покачивалась над ним, оставляя его тело неподвижным и одновременно раскачивая его внутри себя томительными изгибами собственного тела — так, что вся сладость доставалась ему без малейшего усилия. Его взгляд привык к темноте, он видел, как поблескивают ее длинные непонятные глаза, как приоткрываются губы, как, невозможным образом

изогнувшись, она касается его груди своей обнаженной грудью… Еще через мгновенье его залила такая могучая волна, что он не видел уже ничего; тьма взорвалась у него перед глазами ослепительной всецветной вспышкой.

Когда Василий пришел в себя — нет, не пришел: еще чувствовал во всем теле такую сладкую истому, какой не мог бы чувствовать в обычном состоянии, — она уже лежала рядом с ним, не прислоняясь и, казалось, не дыша. Он нашел в темноте маленькое круглое плечо и, положив на него ладонь, попытался притянуть Манзуру к себе. Она тут же отозвалась на это, едва обозначенное, его желание и прижалась к его боку всем своим гибким телом.

— Спасибо, — шепнул Василий. — Так неожиданно все. Я и сам не понимал, что этого хочу, а ты догадалась…

— Я сразу узнала, что ты хочешь. — Она ответила обычным своим голосом, спокойным и ясным. — Нет, неправильно сказала. Я не узнала, а… — Тут она наконец замялась, не находя нужного слова.

— Почувствовала? — догадался Василий.

— Да! — Она обрадовалась правильному слову. — Я почувствовала, что тебе уже надо женщину. Раньше тебе нельзя было, а теперь надо. Только осторожно надо, чтобы сердце не заболело.

Ему стало смешно от ее наивной откровенности. Эта девочка с суровыми глазами и всегда спокойным голосом была непонятна, как непонятен был ему Восток. Но он жил на Востоке уже пять лет и не чувствовал себя здесь чужим. И ее он тоже не чувствовал себе чужою. С ней было легко, и он был ей за это благодарен. Да и за все он был ей благодарен — если бы не она, его уже не было бы на свете, это было очевидно.

Василий нашел в темноте ее губы и поцеловал долгим благодарным поцелуем. Целоваться она не умела совсем — открывала рот, как галчонок, и старательно повторяла движения его губ. Это было удивительно, потому что все, что она делала с ним до сих пор, выдавало в ней такой женский опыт, которого трудно было и ожидать. Его взяло любопытство, и, вспомнив ее наивную прямоту, он порадовался, что с ней можно говорить без стеснения.

— Манзура, — спросил Василий, — а откуда ты все это знаешь? Ну, от чего мне хорошо будет… — Ему все-таки трудно было говорить с совсем юной девушкой вот так, прямо.

Она улыбнулась — впервые за все время, что он ее знал. Его глаза уже привыкли к темноте настолько, что различили эту улыбку. А она, похоже, вообще видела в темноте, как кошка.

— У нас все девочки это знают, — сказала Манзура. — А как замуж выходить? Муж ночью приходить не будет, мало детей родится. У нас для женщин отдельный двор, там всю работу делают. Когда работа не тяжелая — пух для подушек щипать, рис перебирать, из шерсти нитки делать — женщины про все разговаривают. Чай пьют, тюбетейки вышивают — тоже разговаривают. Как плов варить, как детей кормить, как лечить надо, если кто-то заболел… Как с мужем спать, тоже разговаривают. Старшие сестры рассказывают, свекровь невесткам рассказывает, невестки одна другой

рассказывают. Девочки все слушают, чтобы уметь. Если не будешь уметь, муж еще одну жену возьмет, у нее больше детей родится.

— Ну, ты-то можешь не беспокоиться! — засмеялся Василий. Очень уж смешным был этот ее рассказ о любовной науке! — Ты все умеешь. Я вторую жену не возьму.

— Тебе нельзя, чтобы я была твоя жена, — спокойно сказала Манзура. — Як тебе буду просто так приходить. Когда ты женщину захочешь.

— Почему? — опешил Василий. — Тебе что, религия не позволяет за русского замуж выйти? Ну, Манзура, это даже стыдно! Ты же учишься, работаешь, современная девушка — и вдруг такие глупости.

Я про религию совсем не думаю. — В ее голосе неожиданно прозвучали сердитые нотки. — Мой муж сильно Аллаха боялся, пять раз в день намаз делал, а со мной плохо жил. Совсем со мной не спал, только бил, чтобы я помнила, что его жена. Мне не по религии нельзя твоей женой быть. А потому что у меня ребенок в неправильном месте получился, его из живота вырезали, теперь, доктор сказал, может совсем детей не быть.

— Сколько тебе лет, Манзура? — спросил Василий.

— Уже очень много. Восемнадцать.

— Это хорошо, что уже восемнадцать. Завтра пойдем в загс и распишемся. Если ты не против, — спохватился он. И добавил: — Я тебя бить не буду.

Ему тут же стало стыдно. Наверное, это должно было прозвучать для нее убедительно, и все-таки — как он мог сказать такое женщине? Но что еще ей сказать, он не знал.

— Нельзя со мной жениться, Василий-ака, — упрямо повторила она, глядя на него исподлобья. — У меня детей не будет.

— И не надо.

Он произнес это резко, словно отрубил. Все равно он не сумел бы объяснить ей, почему сам не хочет иметь детей. Он чувствовал в своей душе какое-то глубокое, изначальное несчастье, которое было в его отце и каким-то необъяснимым образом перешло к нему. Василий не знал, отчего оно возникло, — отец ведь так и не рассказал ему об этом. Он понимал только, что мама уехала именно из-за этого — из-за чего-то, что было однажды сделано отцом и что не позволяло ей с ним остаться, несмотря на всю его любовь…

А может, все было совсем не так. Но, во всяком случае, передавать это несчастье дальше Василий не хотел.

Манзура вдруг заплакала. Спохватившись, что за своими невеселыми мыслями совсем забыл о ней, Василий притянул ее к себе, положил ее голову на свое плечо и стал гладить по косам, по виску, по тонкому изгибу щеки. Она замерла, словно прислушиваясь к его прикосновениям, потом вдруг подняла голову и, вглядываясь в его лицо, жарко проговорила:

— Ты самый хороший! Я тебя буду всегда… любить, да? Так правильно, да?

— Да. — Василий снова обнял ее и поцеловал в дрожащие, соленые от слез губы. — Правильно — любить.

ГЛАВА 7

— Здравствуйте, Иван Леонидович, — сказала Лола. Невозможно было не удивиться, увидев его здесь. Но она почему-то не удивилась. — Я рада вас видеть.

Это было чистой правдой. Лола произнесла эти слова просто так, как обычные слова вежливости, и только после того, как они уже прозвучали, поняла: их смысл точно совпал с тем, что она почувствовала, увидев космонавта Ивана Леонидовича Шевардина во дворе дома Ермоловых.