Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
— Вы переписывались с Богоявленским?
— Да, я состоял с покойным в переписке, — охотно подтвердил Стрельницкий.
— Знакомы не были, а в переписке состояли?
— Так.
Стрельницкий промакнул пальцами слезящиеся глаза, пригладил встрепанную бородку.
— Случай, — сказал он, поблескивая голым черепом, на котором играли блики скупого петроградского солнца. — Раньше бы я сказал: перст божий, теперь говорю: случай. Племянник мне о нем рассказал… Но вас действительно интересует только убийство?
— Только убийство, — заверил я.
И Стрельницкий, не дожидаясь вопросов,
— Есть у меня племянник, сын сестры моей покойной жены, Игорь… Игорь Владимирович Азанчевский-Азанчеев. Про отца его вы, верно, слышали, генерал-губернатором был, а Игорь в гвардии, в Преображенском полку государю служил. А теперь он, как и я, бывший. С семнадцатого я его не видал и не слыхал, а в прошлом году он объявился: на несколько дней из Москвы в Петроград прибыл, по делам службы. Гостиницы дороги. Остановился у меня. И для него удобство, и для меня, старика, радость. Я теперь один как перст: жена от голода померла, царствие ей небесное, а дочери в Париже… Я этого от властей не скрываю. Еще в семнадцатом году вместе с мужьями и детьми за границу уехали. Так и посчитали: за границей несладко, а в своей стране и того хуже… Я это не в обиду вам, а так, к слову… Всякая власть от бога. Значит, Игорь, у меня остановился. Я, как положено, о его приезде в жакт сообщил, гражданину дворнику… Все по закону. Никаких нарушений не было. И говорили мы с ним больше о семейных делах. Рассказал я ему о своих досугах. Прочитал он мои наброски и сказал, что есть человек, который помощь мне оказать может. Кто такой? Николай Алексеевич Богоявленский. Игорь с ним в Севастополе в двадцатом году познакомился, когда у барона Врангеля служил…
— Что же вам Азанчеев рассказал о Богоявленском?
— Говорил, что он пытался спасти государя. Был в 1918 году в Тобольске и Екатеринбурге. Игорь мне и адрес Богоявленского оставил.
— А откуда он знал адрес?
— Да пришлось ему как-то ларец слоновой кости продавать. Пошел в антикварный. Глядит, а антиквар-то знакомый…
— Таким образом, вы обратились к Богоявленскому по совету племянника?
— Да, по совету. Так он мне и сказал: напиши, говорит ему, дядя, он тебе в твоем благородном труде поможет Я и написал…
— Богоявленский вам ответил?
— Ответил и тетрадь дневниковую прислал…
— Где она?
— У меня на квартире. Хотел ему по минованию надобности вернуть, да все оказии не было, а обычным путем не решался. Не в обиду будь вам сказано, почтовое ведомство после революции ненадежным стало: отправишь письмо в Тверь, а оно в Тамбов угодит…
— Вы Богоявленскому один раз писали?
— Нет. Только на второе свое письмо ответа я не получил. Напоминание ему написал, да он, видно, уже мертвым был…
Я положил на стол письмо, которое приказчик отдал Фрейману, когда тот был в магазине Богоявленского.
— Узнаете?
— Да. К мертвому пришло?
— К мертвому.
Он перекрестился. Попросил еще папиросу. Закурил.
— Что вы просили сообщить вам во втором письме?
— Я спрашивал, какие иконы и книги государь привез с собой в Екатеринбург и что на Николая Алексеевича произвело самое сильное впечатление в доме Ипатьева…
Я вспомнил бесконечный список
Я достал из портфеля, подаренного мне на день рождения Верой, копию найденного у убитого письма.
— Здесь, кажется, ответы на все ваши вопросы…
Стрельницкий осторожно взял своими пухлыми желтыми пальцами листок, склонил над ним лысую голову.
— Да, пожалуй. Только пропуски имеются…
— Было залито кровью, не разобрали…
Он поспешно положил листок на стол. Посмотрел на пальцы, будто опасаясь, не замараны ли они кровью. Потом покачал тяжелой головой, вздохнул:
— Изверги, ох изверги!
— О каких ваших и своих заблуждениях мог писать Богоявленский? — спросил я.
Стрельницкий потер под столом руки, словно стирая следы крови. Задумался.
— Что вам сказать? Чужая душа потемки. Может быть, он подразумевал высказанную мною в письме уверенность, что он был и остался монархистом? Игорь мне говорил, что Богоявленский все себя теребил, растравлял. Не было спокойствия в его душе. Как говаривали в старину, укатали сивку крутые горки… Вот видите, пишет: «У меня сейчас нет прошлого, и я не заинтересован в его воскрешении». Без прошлого жить, конечно, легче, зато умирать тяжелей…
— Азанчевский-Азанчеев проживает сейчас в Москве?
— В Москве.
— Адрес помните?
Прежде чем ответить на вопрос, Стрельницкий спросил:
— Вы его тоже допрашивать будете?
— Конечно. Надеюсь, его показания помогут разыскать убийцу.
— Дай-то бог. А адрес его такой: Староконюшенный, значит, переулок, дом 7, квартира 15.
— Кстати, как выглядит ваш племянник?
— Я, признаться, не мастер описывать. Человек как человек. Когда-то был брюнетом, теперь стал седым. Тюрьма да гражданская война выбелили. Вы не думайте, — почти просительно сказал Стрельницкий, — он за свою службу у белых сполна получил. Так что старые грехи ему не в зачет.
Старик опасался, что его показания могут сказаться на судьбе племянника. Я его успокоил. «Был брюнетом, теперь стал седым…» Не тот ли это седоватый господин, о котором говорил на допросе приказчик убитого?
Я попросил Стрельницкого подождать в коридоре, а сам отправился к начальнику Петрогуброзыска. С его помощью мне удалось связаться по прямому проводу с Москвой. Я сообщил результаты допроса Стрельницкого, адрес Азанчевского-Азанчеева и сказал, что завтра буду в Москве и привезу с собой дневник Богоявленского.
Стрельницкого я нашел на том же самом месте, где оставил его час назад.
— Ну, поехали к вам. Нас уже машина ждет.
— Обыскивать будете?
— Зачем? Думаю, вы мне и так дневник убитого отдадите.
— Дневник? Да, конечно…
Он тяжело встал, руки его опять оказались за спиной. Сгорбившись, он пошел к стоящей у подъезда машине, в которой уже сидел рыженький агент.
Когда мы приехали к Стрельницкому, он достал из старинного платяного шкафа, из-под груды каких-то тряпок, аккуратно завернутую в бумагу толстую тетрадь, исписанную уже знакомым мне почерком астигматика.