Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
Неизвестно, чем бы закончилась словесная дуэль между Фрейманом и Савельевым, если бы Федор Алексеевич не прибегнул к аргументу, против которого оказались бессильны все самые обоснованные рассуждения. Прервав Илюшу на середине фразы, он спросил:
— Следы ног, которые ты обнаружил на месте преступления, можно идентифицировать?
— Эксперт считает, что нет. Но какое это имеет отношение к нашему спору?
Не отвечая, Савельев встал из-за стола, открыл дверцу шкафа и взял с верхней полки какой-то сверток. Не спеша развязал шпагат, снял газетную бумагу и поставил на стол пару ботинок фирмы «Анемир». Илюше сразу же бросилось в глаза, что каблук на левом ботинке сбит немного больше, чем на правом.
С минуту они молчали.
— Похожи?
— Да, — подтвердил Фрейман, не отрывая глаз от этих громадных,
— Смотри сколько душе угодно. Только следов крови нет, уже исследовали. Да и какие там следы — столько времени прошло… Да, жаль, что идентификация невозможна.
— Чьи это ботинки?
— Одного делового парня со Смоленского. Есть там такой Сердюков Иван Николаевич, он же Ваня Большой.
— Рецидивист?
— Рецидивист. Две судимости, три привода. То ли приказчиком, то ли чиновником до революции числился. А потом на что пошел? «Кокаин мой, кокаин. Любит девочка мужчин…» Его в прошлом году Мотылев накалывал. Помнишь то дело, когда в представительстве «Новой Баварии» из сейфа восемь тысяч взяли? Сперва думали на него. Несколько дней в ардоме продержали, а потом, когда Булаев Федьку Щербатого размотал, выпустили. Не помнишь? Ты же это дело заканчивал…
Продолжая вертеть в руках левый ботинок, Илюша охрипшим от волнения голосом сказал:
— На одном каблуке мазурку не станцуешь. Что против него еще есть?
— К сожалению, мало что есть. На ниточке висит, да и ниточка с паутинку… Вот, почитай.
На измятом и замусоленном листке коряво было написано: «Настоящим сообщаю, что гражданин без определенного жительства Иван Сердюков, он же социально опасный элемент под кличкой Ванька Большой, при моих собственноручных глазах бесстыдно загонял Сергею Сергеевичу, коий для понта продает незапятнанным гражданам всякое барахло, бывшее в большом употреблении, а потайным образом торгует барахлом, нахально краденным у тех же невинных граждан, портсигар золотой в чехле с кистью из бархата. При сем Сергей Сергеевич шутку пошутил, что если вышепоименованный социально опасный элемент золотые россыпи открыл, что бы он, этот элемент, взял его в долю. На что ему Ванька Большой также шуткой ответил, что россыпи золотые он промывал на Малой Дмитровке и что там так сыро было, что опосля его ревматизм скрутил. На что ему Сергей Сергеевич опять же сказал, что было ли дело мокрым или сухим, ему по касательной, а за тот портсигар больше двух червонцев дать нет никакой возможности. Делая это высказывание, Сергей Сергеевич, уже безо всякой шутки, выругал матерно работников доблестного столичного уголовного розыска, нахально обозвав их лягашами и другими малоцензурными словами. И еще он сказал, что евонная торговля из-за доблестных работников столичного уголовного розыска завсегда пахнет домзаком, а что ему, Сергею Сергеевичу, кормить клопов в домзаке нет никакой большой охоты, а с двумя червонцами можно дернуть роскошной жизни на всю катушку. На что ему социально опасный элемент Ванька тоже безо всякой шутки сказал, что за дешевле трех червонцев он портсигара все одно не отдаст и что Сергей Сергеевич непорядочный исплотатор, а если глянуть в микроскоп, то и клоп вонючий. Сергей Сергеевич обиделся, но драться не стал и еще червонец за портсигар накинул. А опосля они вместях алкоголизмом занимались, распивая водку самогонного производства. А будучи сильно выпивши, марафету [23] нюхали, и Ванька Большой хвалился, что вскорости он, Ванька, таким богатым будет, что запросто весь Смоленский купит и продаст и доблестным работникам столичного уголовного розыска кукиш покажет».
23
Марафета — кокаин (воровской жаргон).
— Кто писал?
— Хот, кому положено, — со смешочком ответил Савельев.
Илья понял, что вопрос следовало сформулировать несколько иначе.
— Надеждый источник? — поправился он.
— Как тебе сказать… Рекомендательного письма я бы ему, конечно, не дал, а так ничего как будто… С годик от него разного рода информацию получаю. Пока не подводил. Думаю, и тут не врет: ни с Ваней, ни с Сергеем Сергеевичем ему делить нечего.
— А под протоколом он мне даст показания?
Савельев
— Это, мил-друг, ни к чему, не надо стричь все, что растет. Да и грош цена его показаниям, на них ты никого не намотаешь. Сергея Сергеевича я не первый год знаю. Он еще на Хитровом рынке в паре с Севостьяновой работал. Барыга прижимистый, сок из деловых ребят выжимал, но чтоб своих клиентов выдавать — это за ним не водилось. Да и какой ему расчет? Тут же придушат. А он еще пожить хочет, любит широко пожить, старый хрен, в свои семьдесят еще с девочками балуется… Сердюкова тоже так не возьмешь: ему за убийство расстрел. Он не дурак, знает это. Вот и делай выводы. Оба они начисто весь этот разговор отрицать будут. Их ни воображением, ни логикой не прижмешь. Пустой номер. А своего человека на Смоленском я лишусь. Нет, я тебе его для официальных показаний не дам.
— Но в дальнейшем его по делу Богоявленского можно будет использовать?
— Конечно, никаких препятствий.
— Федор Алексеевич, а как бы нам на несколько часов раздобыть одежду Сердюкова?
— Опоздал, Илюша. Она уже у меня побывала: и ватник, и пиджак, и брюки… Нет следов. Может, он уничтожил ту одежду, в которой на мокрое дело ходил, — не знаю. Но следов нет.
— Следовательно, строго юридически никаких доказательств?
— Доказательств-то нет, зато человек живой, — сказал Савельев, намекая на нашу ошибку с Думанским. — А умно поработаете и «строго юридические» доказательства найдете.
— Но арестовывать бессмысленно.
— Это ты верно. Брать его теперь — только дело портить, тогда придется свои карты на стол выкладывать, а с козырями-то у нас худо. Брать нельзя. Мой совет — не спеши. Пусть пока на нашей веревочке поплавает да порезвится. А когда решит, что на деле крест поставлен, да осторожничать перестанет, мы его и застукаем на чем-нибудь… Хороший я тебе подарок сделал?
— Что и говорить, — почти искренне сказал Илюша.
— Вот придет Саша Белецкий, я ему все свои наметки передам. Пользуйтесь, не жалко!
Савельев считал, что ему удалось полностью разгромить наши позиции, и поэтому был как никогда щедр и великодушен. Но Илюша не чувствовал себя побежденным. По его мнению, этот разговор был не прощальным словом над могилой нашей безвременно скончавшейся версии, а всего-навсего небольшой поправкой, которую, безусловно, можно и нужно было учесть. Поправкой, и только. Но об этом он уже говорил не с Савельевым, а со мной…
Если в Савельеве постоянно ссорились два совершенно непохожих друг на друга человека — брюзга и задорный мальчишка, то в Илюше мирно соседствовали и даже дружили следователь и артист. Артист дополнял следователя, а следователь артиста. Рассказывая мне о разговоре с Савельевым, Фрейман не только мастерски копировал голос своего собеседника, но и его интонации, жесты, выражение лица. Его подвижная физиономия то приобретала типичное для Савельева скучающее выражение, и тогда живые Илюшины глаза прикрывались веками, то его лицо становилось отечески благодушным и слегка снисходительным, а порой он вытягивал губы трубочкой и чмокал ими. Он настолько точно изображал Савельева, что я даже пожалел, что на этом импровизированном спектакле присутствует лишь один зритель. Но спектакль спектаклем, а дело делом. Точка зрения Савельева мне уже была достаточно ясна, а вот Илюшина не совсем. Поэтому, прервав один из наиболее удачных диалогов, я спросил:
— Так ты веришь или не веришь в то, что убил Сердюков?
Илья удивился.
— Как же не верю? Конечно, верю. Но…
«Но» его сводилось к тому, что Сердюков действительно убил антиквара, но сделал это не по собственной инициативе. Уголовник был простым исполнителем, которому некто обещал награду за убийство Богоявленского. И этим «некто», наверняка, был человек, тесно связанный с Лохтиной и антикваром. «Большой хвалился, что вскорости он, Ванька, таким богатым будет, что запросто весь Смоленский купит и продаст…» Этим словам Илюша придавал большое значение. Если бы Сердюков просто убил и ограбил антиквара, он бы так не сказал. Почему он будет богатым? Ведь ценности при нем. Так сказать он мог только в том случае, если ему за убийство обещали определенную награду. Преступление замыслил другой, и он же был его организатором.