Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
— Я тебе через пять минут перезвоню, — сказал я и повесил трубку.
Откладывать сейчас, после самоубийства Лохтиной, было равносильно отказу от операции. Что же делать? Я передал свой неутешительный разговор с Вордом Савельеву.
Савельев чмокнул губами.
— Нельзя откладывать.
— Конечно, нельзя. Риск — благородное дело, — сказал Басов, прислушивавшийся к нашему разговору.
— А когда старшие говорят, младшим не грех и помолчать, — сказал куда-то в пространство Савельев и повторил: — Нельзя откладывать. Пусть
— Если бы это удалось, то и говорить было бы не о чем!
— Ничего сложного нет.
— Но если не удастся?
— Все равно операцию проводить надо.
— А если Сердюка подстрелят?
— Не подстрелят, — уверенно сказал Савельев. — Он не такой дурак, чтобы бежать по проезжей части, по краю побежит, к домам жаться будет, а там с вышки не простреливается.
— Не уверен.
— Зато я уверен. Я уже проверял.
Басов скрипнул стулом. Глаза его блестели. Савельев окончательно завоевал его сердце. Ничего не скажешь, у Федора Алексеевича было чему поучиться. Я такой проверки сделать не догадался, а должен был бы…
Я снова позвонил Ворду.
— Твои пять минут больше десяти моих, — недовольно сказал он. — Сижу, сижу, все твоего звонка дожидаюсь. Что решил?
Я сообщил ему о нашем решении и попросил сразу после вывода за тюремные ворота заключенных удалить с вышки красноармейца.
— Морочишь ты мне голову, Белецкий!
— Сделаешь?
— Попытаюсь, — сказал Ворд. — Но гарантии дать не могу. Я тебе уже говорил: это люди не мои, из гарнизона. Учти это, Белецкий, никакой гарантии. Никакой!
Когда я вернулся в нашу комнату, Басова уже не было. На столе стоял так и недопитый им стакан чаю.
— Ну, как Ворд?
— Сказал, что попытается, но не уверен, что сможет.
— Ничего. Бог не выдаст — свинья не съест. Сколько на твоих часах?
Мы сверили часы. Было полседьмого. Со стороны тюрьмы донеслись глухие звуки колокола. Это означало, что утренняя проверка окончена и сейчас дежурные по кухне начнут разносить по камерам громадные медные чайники с кипятком и подносы с ломтями черного хлеба, по фунту с четвертью на каждого обитателя домзака.
Мимо наших окон прошла широкобедрая молочница с двумя бидонами молока. Приостановившись, она игриво бросила важно восседавшему на козлах Кемберовскому:
— Плеснуть молочка, дядя?
Кемберовский отвернулся, сделав вид, что не слышит. Он хорошо знал, как себя следует вести при исполнении служебных обязанностей.
— Сурьезный ты, дядя, — сказала обиженная молочница и не спеша пошла дальше вдоль переулка, покачивая своими мощными бедрами. Из домика напротив вышел, поеживаясь от утреннего холода, старик с клочьями пегой бороды, стал открывать ставни. Прошел разносчик булочек, затем старуха с кошелкой, двое мальчишек. Проехал ассенизационный обоз, распространяя вокруг себя зловоние.
Я не удержался и снова посмотрел
В переулок заглянуло солнце, мостовая зарябила светлыми бликами, засверкали стекла домов. Топтавшийся возле экипажа Кемберовский чиркнул о подошву спичку, но не закурил, а скомкал в кулаке папиросу и бросил ее в лужу. Он явно нервничал. Савельев стоял у окна и отсутствующим взглядом смотрел на противоположную сторону переулка, где старик с пегой бородой вытряхивал на крыльце половичок. Было без десяти минут семь.
— Скоро выводить будут, — сказал, не поворачивая ко мне головы, Савельев.
Внезапно ворота домзака распахнули. Я прижался лбом к оконному стеклу, а Кемберовский, поспешно сняв с морды лошади торбу с овсом, вскочил на козлы.
— Рано, — сказал Савельев.
Действительно, из ворот тюрьмы выехала телега с мусором, а ворота после этого опять закрыли. Кемберовский снова чиркнул спичкой о подошву и снова скомкал в кулаке папиросу. Новый способ успокаивать нервы, что ли?
Выводить заключенных на внешние работы начали только через двадцать минут.
Первым вышел рослый бравый надзиратель, за ним — трое красноармейцев с примкнутыми к винтовкам штыками. Надзиратель стал по правую сторону ворот, предоставив нам возможность любоваться своей широченной, крест-накрест перехваченной ремнями спиной и спускающимся почти до колен малиновым шнуром от нагана, а красноармейцы — по левую, лицом к нам. Они стояли на расстоянии шести — восьми шагов друг от друга. Таким образом охрана образовала нечто вроде живого мешка, в который и должны были попасть заключенные.
Пока все было так, как я обговорил с Вордом.
— Выходи! — зычно крикнул надзиратель. — Давай, давай, быстро!
Лишенцы выходили по двое, через равные промежутки времени.
— Два, четыре, шесть, десять, двенадцать… — глухо доносился до нас голос выводящего.
— Пошевеливайся! — торопил надзиратель, каждый раз взмахивая рукой, когда из проходной появлялась очередная пара.
— Шестнадцать, восемнадцать, двадцать, двадцать два, двадцать четыре, двадцать шесть, двадцать восемь…
Лиц разобрать было нельзя. Слишком далеко. Совсем молодые, в возрасте, старики — они все были похожи друг на друга, как близнецы. Безликая, серая масса — одним словом, арестанты.
— Который из них Сердюков?
— По-моему, вот тот верзила, который поближе к надзирателю, — неуверенно сказал Савельев. — А впрочем, черт его знает.
С вышки высунулась голова часового в буденовке, тускло блеснула серая ниточка штыка. Значит, Ворду не удалось его убрать. Жаль! Очень жаль! Если Сердюков, вопреки логике, побежит по середине переулка, то вся эта затея может плохо кончиться. Но у Ворда еще есть время, будем надеяться.