Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
Изучая бумагу из «Бытового музея сороковых годов», он хмыкал и улыбался, давая тем самым мне понять, что старого воробья («снегиря») на мякине не проведёшь.
— Выходит, по мебельным делам мы сюда прибыли?
— Выходит, что так, — в тон ему ответил я.
— И не стыдно нам?
— А чего мне, собственно, стыдиться?
— Не знаем?
— Не знаю, — отрезал я. — И буду вам весьма признателен, если вы изволите наконец объясниться!
Он расплылся в улыбке.
— Ишь ты, фу-ты, ну-ты. Из антиллигентов мы, в гимназии небось учились, все науки превзошли! — восхитился он и от избытка восхищения перестал
— Уж будьте любезны!
— Буду, буду, любезным. Чего там! С Мебельщиком давно мы стакнулись, а?
— С каким именно мебельщиком?
— С натуральным, маклаковским.
— Я действительно интересуюсь художественной мебелью…
— Придуриваемся? — укоризненно спросил он.
— Как вы со мной разговариваете?!
— А как? Как положено, без рукоприкладства.
— О каком мебельщике вы говорите?
— О том самом. О преступном элементе по кличке Мебельщик, он же Гусиная Лапка, он же Гриша Прыг-Скок. Других у нас, слава богу, не имеется. И этим по горло сыты.
— Не знаю я никаких гусиных лапок, гриш и мебельщиков! — заорал я.
«Снегирь» скорбно вздохнул. Похоже было, что я окончательно подорвал его веру в человечество.
— Опять придуриваемся? А кто этой ночью на улице Третьего Интернационала винный склад брал? Вы складик брали, вместе с Гришей Мебельщиком брали.
— Вы что, с ума сошли?!
— Во-первых, оскорблять представителя при исполнении обязанностей не положено. Об этом статья в кодексе имеется. А во-вторых, я-то с ума не сошёл, потому и говорю: отпираться нам никакого здравого смысла нет, потому как все опрошенные в единый голос говорят, что Мебельщику помогал антиллигентный гражданин в шляпе. У кого антиллигентная видимость? У нас. У кого на голове шляпа? У нас. У кого замест документов елецкая «липа»? Опять же у нас. Так что в уме мы или без, а в милицию пройтись нам придётся. Тут уж никакого разговора быть не может.
И действительно, мне пришлось идти в сопровождении «снегиря» через весь город в милицию, которая находилась на самой вершине холма.
Немилосердно жгло летнее волжское солнце. Все жители городка уже были в курсе происшествия, которое случилось на улице Третьего Интернационала, где помещался винный склад нэпмана Бородавкина, и с жаром обсуждали мою дальнейшую судьбу.
В милиции составили протокол о моём задержании и незамедлительно отправили меня в камеру, которая сокращённо именовалась КПЗ, то есть камера предварительного заключения.
В этой душной каморке я просидел почти двое суток, проклиная свою разнузданную фантазию, бдительность «снегиря», свою невезучесть и «хорошего парня» начальника местной милиции, который, на мою беду, отбыл в Нижний Новгород на совещание, посвящённое по злой иронии судьбы необоснованным и незаконным арестам.
Но всё, рано или поздно, кончается. Закончилось и совещание в губернском центре. Начальник милиции просто не знал, как загладить свою невольную вину. Угощая меня янтарным ледяным пивом с лоснящейся от жира воблой, он стеснительно спрашивал:
— Небось блохи донимали?
— Было такое дело.
— И койка жесткая…
— Что говорить!
— А всё перебои со снабжением, Василий Петрович, — объяснял он. — К уезду ведь как относятся? Наплевательски, понятно. Все заявки под сукно. Но ничего. Я сейчас выдрал у начхоза губернского розыска шесть фунтов персидской ромашки — лучшего средства от блох не бывает. От одного вида мрут. А в интернате для дефективных мне пообещали восемь матрасов на пружинах и двадцать фунтов масляной краски. Так что вы немножко раньше времени приехали. Сейчас мы с блохами покончим и благоустройством займёмся. Лучшую КПЗ в губернии оборудуем. Почище любой гостиницы. Сами люди к нам проситься будут. Ей-богу!
— Так что можно приезжать погостить?
Он слегка смутился, а потом рассмеялся.
— А что? Самым дорогим гостем будете. Мы вам по знакомству два матрасика на койку уложим.
— Соблазнительно, конечно, но я всё-таки, пожалуй, откажусь.
— Почему?
— Да не привык как-то в КПЗ ночевать.
— Ну, привычка дело наживное.
— Как для кого.
— Это верно. Поэтому, если КПЗ не прельщает, то милости прошу ко мне домой, хотя, честно говоря, в КПЗ будет поудобней, — сказал он и заговорил об ограблении винного склада. — Мы этого Гришку Мебельщика уже год ловим, — вздохнул он. — Исчезнет на два-три месяца и опять у нас в уезде объявится. Нет, чтоб куда подальше уехать. Всё здесь топчется. Родные пенаты, что ли, его сюда притягивают? Ведь он родом из Маклакова. И отец его оттуда, и дед. Вот, кстати, говорят, что яблоко от яблони недалеко падает. А ведь ерунда это. Отец Гришки был честнейшим человеком. Мастер, умелец, лучший краснодеревщик в Маклакове, а Маклаково краснодеревщиками богато, можете мне поверить. Дед Гришки — вообще легендарная личность. Такого столяра и в Петрограде днём с огнём не сыщешь. Талант! Рассказывают, беспаловская мозаика чуть ли не на вес золота ценилась…
— Простите, какая мозаика?
— Беспаловская. Та, которую дед Гришки Мебельщика делал, — Беспалов Иван Иванович.
— А отец этого… Мебельщика жив?
— Фёдор Иванович? Нет, в голод помер. И он, и жена, и дети… Вот только Гришка на мою голову остался.
Так был найден мной потомок Никодима Егоровича Беспалова. Увы, этот потомок не был краснодеревщиком. Он был просто вором, вором-рецидивистом…
Видимо, я изменился в лице, потому что мой собеседник отставил в сторону жбан с пивом и спросил, что со мной.
И тогда я рассказал ему историю о мебельных гарнитурах «Прекрасная маркиза», или «Золотые стрелы Амура».
Он был потрясён.
— Если Мебельщика нужно взять в интересах науки, то мы разобьёмся в лепешку, а возьмём его, — заверил меня начальник милиции. — Но только, поверьте слову бывшего студента, ни черта этот домушник не смыслит в мебели. И если он и знает какие-нибудь секреты мастерства, то только воровские.
— Но всё-таки у него должны были остаться какие-то рецепты от отца и деда.
— Какие там могли остаться рецепты! — в сердцах махнул рукой начальник милиции. — У него даже совести и то не осталось! Но, как бы то ни было, а обещаю: только арестуем — сразу же отобью вам телеграмму. Наука — дело святое. Я, кстати говоря, историей второй половины восемнадцатого века и первой половиной девятнадцатого увлекался… Значит, говорите, «Прекрасную маркизу» Шереметев и Потёмкин почти одновременно приобрели? Молодец Никодим Егорович! Хотя, конечно, с точки зрения закона немножко не того…