Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
— Не успел. Ты, кажется, не на допрос, а на обед меня пригласила? — сквозь зубы цежу я. Меня уже злит ее манера обращения со мной.
После обеда я получаю спецодежду, и на этом, как мне тогда казалось, мои отношения со Светланой должны закончиться. Но не тут-то было…
После первой получки, в конце рабочего дня, ко мне подходит парень:
— Меня звать Мирон. Я с товарищами работаю в соседней бригаде. Хотим с тобой поближе познакомиться.
— Хорошо, — соглашаюсь я. Через раздевалку и душевую мы идем в самый конец цеха и по металлической лестнице спускаемся в небольшое помещение. В центре его верстак с четырьмя тисками по бокам. С краю на широком вафельном полотенце бутылка водки,
— Выпьем за знакомство. Меня ты знаешь. А это Игорь Николаевич, — указывает он на мужчину со шрамом. Мы еще под стол пешком ходили, а он уже воевал. Вот Слава, — поворачивается Мирон к молодому человеку с несоразмерно большими руками и ступнями. — И наконец Федор, — кивает он в сторону белобрысого парня.
— Геннадий, — представляюсь я и как все беру стакан, но не пью.
На верстак возвращаются четыре пустых стакана и мой с водкой.
— Ты это что? За знакомство ведь. Не обижай товарищей, — давит на меня Федор.
— Нет, пить не буду, — отвечаю я.
— Уважаю людей, которые могут сказать твердо нет, — говорит Игорь Николаевич. — Не хочешь пить — не пей, но от закуски не отказывайся.
— Спасибо, — благодарю я и делаю себе бутерброд с селедкой.
— Мы тупорылые скоты и нам не нравятся человеческие лица, — продолжает свою мысль Игорь Николаевич. — Но если ты, Геннадий, поработаешь здесь год-полтора или более, то тоже станешь скотом. Суть в том, что эти существа, — кивает он в сторону своих приятелей, — не имеют будущего. Я тоже его не имею, хотя и закончил войну в звании лейтенанта. Образования не хватает. Солдат поднимать в атаку образования хватало, а пришел на завод — аут! Хотел в техникум поступить, куда там. Жена шум подняла. И правильно. Детей настрогал, значит, кормить надо. У меня их трое. Вкалываю в две смены. А что касается Мирона, Федьки и Славки, то им по линии образования война вообще кислород перекрыла. Понятно, кто к чему-то в жизни серьезно стремится, вечернюю школу заканчивает, потом вечерний институт. Уважаю их и завидую. Высокие, сильные люди, рукой не достать! Ты как по части образования?
— Не очень, — смущенно отвечаю я. — Наверное, я тоже не имею будущего.
— А конкретнее? — требовательно спрашивает Игорь Николаевич.
— Вначале я учился в барачной школе, — мямлю я.
— Вот что, парень, выкладывай все как есть, — сердится мой собеседник.
— Да, уж все как есть, — поддерживает Игоря Николаевича Мирон.
— А я и говорю как есть. В войну меня с матерью эвакуировали в Юго-Камск. Там она работала на заводе. Жили мы в бараке. Среди жильцов барака были и педагоги. А дети учились не все. Старшие, от двенадцати до шестнадцати лет, работали на заводе по десять, а то и по двенадцать часов. У младших не было зимней одежды. И городское руководство приняло решение о проведении учебных занятий с эвакуированными детьми не только в школах, но и прямо в бараках. С четырех до пяти лет, хотел я того или нет, но тоже был учеником. Поэтому я и говорю, что учился в барачной школе.
— А дальше? — строго спрашивает Игорь Николаевич.
— А дальше московская школа, — отвечаю я. И в памяти всплывает, как мы гурьбой входим в обшарпанный класс. Половина окон забита фанерой. Наша учительница Елена Никитична начинает урок со слов: «Дети, сейчас мы будем завтракать. Подходите по одному», — и выставляет на стол бутылку с рыбьим жиром, большой алюминиевый чайник с горячим желудевым кофе, кладет пакеты с яблоками и бубликами.
Мне
Я мчусь сломя голову и у дома вижу отъезжающую «скорую помощь». С криком «Мама!» я припускаюсь за ней и догоняю, когда она замедляет ход на выезде из арки. Вцепившись в задний бампер, я какое-то время тащусь за машиной по асфальту, покрытому грязным снегом, но скоро, обессилев, падаю.
Я поднимаюсь. Кровь сочится с содранных коленей, пальто разорвано, шапки нет, но я ничего не замечаю. Ребята окружают меня и ведут домой…
— Ген, ты что замолчал? — спрашивает меня участливо Федор. — Если не хочешь, не рассказывай. Но если серьезно, у всех у нас детство как под копирку. Мы же твои товарищи…
И во мне что-то ломается. Я рос на других отношениях. У блатных одно понятие — бей своих, чтоб чужие боялись, или того хуже — убей своего! Сегодня из моих бывших корешей на свободе уже никого нет…
— Я попробую. Если, конечно, вам интересно. — И начинаю рассказывать: — Моя мать заправляла горящую керосинку, и произошла вспышка. Она хотела сбить огонь кухонным полотенцем, зацепила им керосинку и уронила ее на стоящую в углу десятилитровую бутыль с бензином, которую накануне зачем-то принес муж моей тетки с работы. Пламя мгновенно охватило всю кухню, но мать не растерялась. Она пробилась в комнату, схватила с постели ватные одеяла и стала сбивать ими огонь. Вызванным соседями пожарным делать уже было нечего. А у матери на теле не осталось живого места. Мать спасли, но в больницу к ней три месяца никого не пускали.
А дома мне становилось все хуже и хуже. Бабушка, как к ней ни подступайся, только ругалась. Ей было не до меня. У нее на руках внучка Таня, родители которой задыхались от туберкулезного кашля с кровью.
Мой двухлетний брат Валера тоже болел туберкулезом и находился на излечении в диспансере. А младший брат Володя чуть не умер без материнского молока в грудничковой лечебнице.
В школу я не ходил. Я каждый день ездил к Валере в диспансер. Подходил к окну его палаты и стучал. Старшие ребята меня уже знали. Они ставили моего братишку на подоконник, и мы смотрели друг на друга. Ему нравилось, когда я был так вот рядом.
Я не бросал брата до тех пор, пока мать не выписали из больницы. Естественно, что моя забота о брате сказывалась на учебе не лучшим образом.
— И все? — удивляется Игорь Николаевич.
— Да! — отвечаю я.
Все-таки инстинкт вора сработал во мне. Я сказал истинную правду, но в то же время я ничего не сказал. Я только поплакался.
— Ладно, Гена. Будем считать, что наше знакомство состоялось, — завершает разговор Игорь Николаевич.
— У каждого своя судьба! — восклицает беззаботно Слава. — Всё — баста! По домам пора. Пошли, Генк, выведу, а то заплутаешь.
Мы поднимаемся наверх. Слава протягивает мне руку:
— На занудность Николаевича не обижайся. Он в голову ранен, видел шрам? Два плюс два сложить не может. Раньше, наверное, очень хотел учиться, и сейчас, видно, охота не пропала. Всё к образованию сводит. Заходи, если что. — И, махнув на прощание, уходит.
Я иду в душ. Прежде чем повернуть кран, я смотрю сквозь окно на небо, сверкающее ярким, быстро растекающимся светом, а мысли мои здесь, на земле. Меня не отпускает то, что я утаил от Игоря Николаевича и ребят…