Антология «Дракула»
Шрифт:
Бледный мужчина все еще осматривал Элисон, когда один из подростков вернулся и принялся связывать ее. Высокий снова сел на землю, раздвинув ноги, похожие на пару удочек, под туманным плащом, подобрал барабаны и принялся играть.
Воспользовавшись шумом, Крейг отошел от поляны в лес ярдов на двести и обогнул лагерь с другой стороны. Это отняло у него немало времени, приходилось двигаться медленно, дабы не издавать лишних звуков, но он все же туда добрался и только спустя секунду осознал то, что видит, хотя именно это и искал. Ради этого он и приехал в Африку.
Они свисали с веток дерева, как летучие мыши.
Как летучие мыши, они болтались вниз головой.
Как летучие мыши или другие несчастные создания, которых Крейг видел
Из них уже полностью выкачали кровь, тела их иссохли и походили на бомбейских уток [14] , которых Крейг ради смеха вечно заказывал с карри. Пустые оболочки покачивались на ветру. Высушенные ветром бомбейские утки. Длинные волосы указывали на то, кто из жертв был женщинами, тогда как более крупные скелеты явно принадлежали мужчинам, но большинство останков уже мало чем отличались друг от друга.
14
Бомбейская утка — прозвище рыбы харподон, обитающей в Аравийском море, особенно у побережья рядом с Мумбаи (Бомбеем). В засушенном виде ее подают как отдельную закуску (часто под соусом карри) или же в составе многих индейских блюд.
Около земли висели новенькие — Карин, Анна, Лиф. Крейг слышал, как высокий европеец обходит хижину, прежде чем увидел его. Ветер был недостаточно сильным, чтобы унять ноющий концерт москитов, которые вились вокруг бледного, словно множество фамильяров. Его собственные насекомоподобные глаза чуть ли не выступали из глазниц, пока он осматривал свежих жертв, перевязанных и готовых для употребления.
Позади него появились двое подростков. Они несли Элисон.
Высокий, по-прежнему не снимая свою костяную флейту, сделал шаг в сторону Анны, из горла которой вырвались крики при его приближении.
«Я почувствовал медный запах крови еще до того, как древний эктоморф в плаще из москитов пронзил горло девушки своей заостренной костью, прикрепленной ко рту».
Крейгу стало стыдно, но он уже не мог остановиться, помимо своей воли сочиняя первые строчки будущего репортажа.
«Я чуял уже пролитую им кровь. Должно быть, запах исходил от него самого или же им пропитался воздух вокруг, ибо ароматы, поднимающиеся от земли под моими ногами, казались вполне обычными, как и везде в джунглях. Но, как выяснилось, крови он не проливал. Изгнанный европеец, высокая тощая тень человека — да едва ли человека вообще — выпивала все, до последней капли. Именно на жидкость поддерживала в нем жизнь. Я не просто почувствовал это, но все понял, пока мой взгляд метался по иссушенным трупам, словно летучие мыши, свисавшим с тамаринда. И в ту самую секунду я ощутил, как тень легла на мое сердце, осознал, что теперь мне никогда от нее не избавиться, даже если каким-то образом удастся сбежать отсюда и спасти этих молодых ребят, попавших в коллекцию монстра».
Сейчас это было главной проблемой Крейга. Его цветистая проза падет жертвой подписчиков газеты, но когда он думал о происходящем так, словно писал статью о сенсации, которую приехал расследовать, то это помогало отдалить себя от реальности, не позволяло панике и безумию проникнуть в разум. Ставки против него были очень высоки, но на стороне Крейга все еще оставался элемент неожиданности.
Пока он судорожно пытался придумать план побега, высокий человек резко мотнул головой вперед и проткнул костяной флейтой горло Анны. Вокруг отверстия запузырилась кровь, но затем исчезла в трубчатой кости. Крейг заставил себя закрыть глаза, борясь с собственным страхом, но не мог не слышать, как тощий шумно сглотнул, а также его жадное бульканье, когда он пытался всосать слишком много жидкости зараз. Крейг всегда считал себя профессиональным журналистом, опытным человеком, которого невозможно шокировать, чьи чувства всегда под контролем, — он никогда
Когда позывы к рвоте стали невыносимыми, Крейг вывалился из-за деревьев на поляну и понял, что статью об этой истории не напишет никогда: во-первых, он вряд ли выберется отсюда живым и, во-вторых, даже если выберется, психологическая травма не позволит ему вспоминать о том, что здесь произошло.
Двое подростков накинулись на него, выкрикивая что-то на суахили. Третий побежал в лес на поиски возможных помощников Крейга.
Пока ему связывали ноги, журналист наблюдал за тем, как высокий глотает кровь молодой немки. Он пил ее столь жадно и с таким наслаждением, что вполне мог полностью осушить тело девушки за один прием. Его щеки налились цветом. Крейгу показалось, что и сам убийца начал меняться. Он стал больше; москиты, вцепившиеся в него, уже не скрывали всей серо-белой наготы.
Крейг подумал о том, когда придет его черед. Оставляет ли он жертв про запас, выпивая досуха по одной за день, или же пирует, пока еда не кончится? Тощий уже повернулся к Элисон, которая вертелась, отчаянно пытаясь освободиться из пут. Просто так сдаваться она не собиралась. Рядом с ней плакала навзрыд Карин, а Лиф пребывал разумом там, куда ушел еще на лодке. Когда подростки подвесили Крейга вниз головой на ветке, журналист решил, что пусть все случится сразу. Словно почувствовав безмолвную мольбу англичанина, высокий повернулся, как будто размышляя, кого выбрать — его или Элисон.
Попо подкрался к росчисти быстро, но тихо. О нем узнали, только когда тишина вокруг сменилась неожиданной какофонией: треском сухих листьев и веток, крошащихся под напором продиравшихся сквозь лес людей, горловым глубоким рычанием голодных зверей, слаженными кличами и хриплыми криками наших спасителей. Помню только, что видел черно-желтые пятна, сверкающие белоснежные зубы и тягучие слюни, свисавшие с тяжелых челюстей, когда леопарды выпрыгнули на поляну.
Так Попо спас мне жизнь — и в ту самую секунду старый Крейг умер. Иначе было не выжить. Практичный и упрямый журналист погиб так же, как и те люди, чьи трупы свисали с дерева, раскачиваясь на ветру. Он бы не написал эту историю. Я смог, но только спустя долгое время и не для газет. Теперь она стала легендой, мифом — именно тем, чем всегда была для Попо и людей Джозани.
Те, кто уцелел — а их совсем немного, — редко о ней говорят. Лиф ведет тихую и одинокую жизнь в доме на морском берегу в родной Дании. Карин, его бывшая девушка, вернулась в Африку, теперь она — гуманитарный работник. Недавно ее послали в Восточный Заир: я видел ее по телевизору, она давала интервью по поводу кризиса с беженцами. Контактов с ними обоими у меня нет. Я пытался поддерживать связь с Элисон — мы обменялись парой писем и однажды встретились в одном из баров Вест-Энда, но городские огни и шум расстроили обоих, и мы вскоре расстались. Понятия не имею, где она сейчас и чем занимается.
По совету врача я оставил карьеру журналиста и какое-то время лечился в Южном Уэльсе, пока не почувствовал себя достаточно хорошо для того, чтобы вернуться к работе, правда, сейчас у меня сугубо техническая должность. Не нужно ничего читать или разглядывать картинки, главное, чтобы с буквами и цветом на странице было все в порядке.
Я часто хожу в зоопарк Риджентс-парка, смотрю на леопардов. Наблюдая за тем, как они рыщут по клетке, вспоминаю тот момент, когда я почувствовал себя действительно живым, увидев с почти фотографической ясностью, как один из зверей Попо тяжелой лапой ударил по телу кровососущей твари и та взорвалась, выплеснув фонтан крови — крови Анны. Кожа высокого развевалась, хлопая на ветру, прозрачная, как у того москита, что я раздавил на террасе отеля «Африка-хаус».