Антология осетинской прозы
Шрифт:
Если бы, если, издевался над собой Дзиу. Ему было жаль себя, и жалость эта раздражала его, и хотелось что-то такое сделать — назло всем, назло самому себе. Он озирался по сторонам, искал — что?! что?! — но ничего не было вокруг такого, на чем можно было сорвать злость. И он зашатался в отчаянии, рухнул на землю, закрыл глаза, чтобы не видеть, уйти во тьму, забыть об этом мире. Но солнце, яркая голубизна неба, радостный свет праздничного утра рвался сквозь ресницы, сквозь веки, и Дзиу жмурился, сопротивляясь, и радужные круги
И, колеблясь в радужной дымке, замерещился ему Хид — улицы, полные народа, и люди смеются и говорят громче обычного, и какая-то девица с утра пораньше схватилась за гармонику, и кто-то, не утерпев, пустился в пляс. И Урызмаг готовится к празднику. Он сидит на веранде, удобно откинувшись на высокую спинку старинного стула, а Таймураз, засучив рукава, бреет ему голову. Он правит бритву о широкий кожаный ремень и поглядывает на Пакача, который обхаживает во дворе свою чалую кобыленку. Он не ужинал вчера, Пакач, и не собирается завтракать — наездник должен быть легким как перышко, и смелым, как голодный волк.
Урызмаг, Таймураз, рыжий балбес Пакач, соображал, лежа на земле, Дзиу, они мне точно такие же родственники, как и отцу. Значит, я могу поехать к ним. Сам по себе.
— Вставай, Дзиу, — услышал он голос матери. Каждый человек имеет право поехать к своим родственникам, торопливо додумывал он. Каждый человек, убеждал он себя, каждый.
— Вставай, а то простудишься, — услышал Дзиу и вскочил, будто подбросило его. Он глянул исподлобья на мать — та опустила глаза, пряча улыбку. Вот оно, началось, вскипел он, все уже смеются надо мной!
Он метнулся к сараю, рванул дверь, вбежал, накинул на Авсурга уздечку, взнуздал и, не седлая, боясь, что пока он будет возиться с подпругами, иссякнет его решимость, прыгнул на коня, пригнулся, чтобы не удариться головой о притолоку, хлестнул Авсурга поводьями, пустил в карьер. Конь вынес его из сарая, махнул через забор — цокот копыт разлетелся по улице, частый цокот копыт.
— Дзиу! — вскрикнула мать. — Дзиу!
Она бросилась к воротам, но Дзиу был уже далеко, и он все нахлестывал и нахлестывал коня.
Господи, подумала мать, ну что я могу поделать? Они мужчины, пусть сами разбираются.
Она стояла у ворот, держала в руках головку, только что родившегося сыра и машинально приминала его пальцами, и тяжелыми каплями капала на землю светлая, белесоватая сыворотка. А цокот копыт уже стих вдали, и мать стояла и думала о том, что Дзиу вырастет скоро, и отцовский дом станет тесен ему, и он уйдет в большой мир, и она будет стоять у ворот, провожая его, и стоять, ожидая, и он будет возвращаться… возвращаться… возвращаться…
Руслан Тотров
ПРЫЖОК С ГОЛУБОЙ ЛЕСТНИЦЫ
Рассказ
Когда Шандр сгибал руку, окружающие изумленно покачивали головами, глядя на его бицепс. Было на что посмотреть.
—
Многие пытались сделать это, но только потели зря, а Шандр все посмеивался, и добродушное лицо его заливалось ярким румянцем, и лукаво щурились его голубые глаза.
Пробовали также бороться с ним, усевшись за стол, локоть к локтю, и Шандр не протестовал, когда противники, нарушая правила, привставали со стула и наваливались на его руку всей тяжестью своего тела. Он побеждал так легко, будто не шахтеры соперничали с ним, а хилые дети из начальной школы. Он побеждал и посмеивался:
— Ну, кто еще?!
Прослышав о его силе, в поселок откуда-то издалека приехал верхом на коне старик-чабан. Был он высок ростом, широкоплеч, легок в движениях, и бицепсов его никто не видел, но кисти рук его были под стать кистям Шандра.
Остановившись возле столовой, старик спешился и подошел к сидевшим на скамеечке мужчинам. Те встали, приветствуя его, а старик, поздоровавшись, спросил: действительно ли в этом поселке живет человек по имени Шандр и так-ли он силен, как говорят люди. Мужчины ответили, что человек, о котором их спрашивают, действительно живет здесь и слухи о его силе ничуть не преувеличены. Сказав это, они кликнули вертевшегося рядом мальчишку, велели ему найти и привести Шандра, а сами пригласили приезжего выпить с дороги пива.
Когда Шандр пришел в столовую, старик внимательно оглядел его и, поставив согнутую руку на стол, предложил бороться с ним. Шандр покосился на его седую бороду, посмущался и, пожав плечами, нехотя сел за стол. Но, едва коснувшись ладони старика, он понял, что такой руки ему еще не приходилось встречать. Схватившись ладонь к ладони, они долго сидели, и лица их побагровели от напряжения, и люди, столпившись вокруг, ждали, затаив дыхание.
С гор повеяло вечерней прохладой, и директор столовой шепотом сообщил, что до закрытия осталось всего полчаса, а старик и Шандр все сидели, чуть склонив головы и глядя вниз налитыми кровью глазами. Потом кровь отхлынула от лица Шандра, он побледнел и становился все бледнее, а рука старика стала медленно опускаться, опускаться и, наконец, коснулась стола.
Все вздохнули шумно, но никто ничего не сказал.
Сказал старик, потирая затекшее плечо:
— В молодости, — сказал он, — если бы мы встретились, когда я был молодым…
— Конечно, — улыбнулся Шандр. — Но не сейчас. Сейчас меня никто не поборет.
Старик посмотрел на него и усмехнулся, тая грусть:
— Каким бы ты ни был сильным, всегда найдется сила сильнее твоей.
Шандр и Джери возвращались со смены домой, в общежитие. Было около двенадцати, поселок спал уже. В черном небе, располосовав его надвое, светился Млечный Путь, внизу, в ущелье, горячечно бормотала река.