Антология осетинской прозы
Шрифт:
Недавно Бобе познакомился с Чаком. Чак — парень из ущелья Кударо. В знойный день он, как и Бобе, любит посидеть в кафе и выпить пива. Посидели они раз, другой и сдружились. Чак стал приходить к ним домой. Сначала мать Бобе встречала его настороженно, но Чак — парень порядочный, и теперь она радуется каждому его приходу.
Как-то в пятницу Бобе и Чак сидели в кафе. Пиво свежее, холодное, и вспотевшее тело остывало от него, как козий жир. Рабочий день кончился, и в кафе было многолюдно. Те, кому не хватило места, утоляли жажду стоя, пили прямо из бутылок.
—
— А зайцы у вас есть? — спросил Бобе.
— Да что там зайцы! Мы, может, и тура подстрелим… Лишь бы дождя не было. Если не будет — клянусь, с пустыми руками не вернемся!
А небо было чистое-чистое. И ни малейшего дуновения.
И Бобе согласился.
Родители Чака встретили его со всей душой. Тура для него не застрелили, но зарезали козленка, созвали сельских ребят и до полуночи просидели за столом. Хорошо посидели. Недавно в селе кто-то умер и потому нельзя было петь, но парням и без того было весело.
В полночь гости поднялись из-за стола. Чак и Бобе вышли проводить их. Постояли во дворе, покурили.
Ах, что за чудесные ночи в Кударо! В этих глухих горах есть что-то такое, что наполняет душу безмерной радостью жизни. Пожелай только, протяни руку и можешь достать звезду с близкого неба…
Где-то залаяла собака. Ее поддержали другие. Лай докатился до горной гряды и эхом вернулся обратно в село.
Было уже за полночь, но ни Чаку, ни Бобе не хотелось идти в дом. Они были слегка под хмельком, и лай собак, и даже собственный кашель — все казалось им прекрасным.
Вдруг где-то недалеко послышалась ругань. Кто-то кричал во весь голос, скандально, непримиримо, и тихий мир сельской ночи наполнился неистовством гнева.
Бобе удивленно посмотрел на Чака. Тот улыбался.
— Кто это? Зачем кричит в такое время?
— Старуха из нижнего села.
— С кем она ругается?
— А кто ее знает? С кем-то поссорилась когда-то, а теперь звучит эхо ее души.
Бобе прислушался, попытался понять, что это за «эхо», но ничего, кроме брани, не расслышал.
— Она не вредная, — сказал Чак. — Давно овдовела, живет одна и привыкла думать вслух… Пойдем, пора ложиться. Она и до утра может ругаться. Ей не впервой… Если ночью не спится, думаешь ведь о чем-то? Вот и она. Только думает громко.
С утра пошел дождь. Когда Бобе проснулся и услышал этот тоскливый, монотонный шум за окном, у него словно ком застрял в горле. Что может быть хуже, чем настроение, испорченное с утра? Бобе уткнулся в подушку и проклял бога, который так изощренно издевается над ним. Проклял несчастную свою судьбу и снова уснул.
Проснулся около десяти. Хозяева уже накрыли стол. Когда Бобе выпил немного, настроение его улучшилось. Младший брат Чака успел с утра собрать грибов, поджарил их и прямо в сковороде поставил на стол.
Сидели на веранде. Дождь постукивал по черепичной крыше с какой-то тихой, приятной печалью. Теперь уже Бобе думал о том, что сидеть за столом все же
— Женикка пришла, — тихо сказал младший брат Чака.
Бобе вопросительно глянул на Чака.
— Старуха, которая вчера ругалась, — подмигнул Чак.
И вот она вошла, Женикка. На плечах — промокший платок. Лицо изможденное, худое, только нос и виден.
Пока Бобе разглядывал ее, она сбросила платок на диван и подошла к столу.
— Доброе утро, гость.
— Здравствуйте, — поднялся Бобе.
— Садись, — сказала старуха и повернулась к Чаку. — Будь здоров, Чак.
Бобе и Чак сели.
— Присядь к нам, Женикка, — пригласил Чак.
— Нет. Где твоя мать?
— Здесь я, здесь, Женикка, — подошла к ней хозяйка дома. — Посиди с ребятами, скажи им пару слов.
— Не-е-ет, не пью. Вредит мне выпивка. Нервы болят.
— От одного бокала ничего с тобой не случится, — уговаривала хозяйка. Знала, видимо, что старуха не прочь выпить.
Женикка взяла и произнесла тост. Не забыла и гостя упомянуть и хозяев дома. Потом выпила.
— Пришла за лекарством, — сказала она матери Чака. — Голова у меня болит… Вчера ночью опять расстроилась. Пусть онемеют те, что не дают мне покоя!
— Чего же ты ругалась?
— Ругалась, говоришь? Хи-хи-хи! — захихикала старуха. — Про меня не скажешь, что я, как некоторые, бессловесно прожила в этой деревне!
— Опять с Дзекка ссорилась?
— Не-е-ет! Чтоб этот Сарди покоя не нашел на том свете! Давно уже умер, а все не забывает свои повадки. Только уснула вчера, и на тебе — явился. Да! Прямо ворвался в мою комнату. Схватил и тянет меня к постели. Хорошо, под рукой полено оказалось. Ка-ак дала я ему по башке! И сразу проснулась. Сперва мне смешно было, а потом стало обидно. Почему издевается надо мной? А?.. Ты тоже своих покойников помяни за столом. Как следует помяни, чтобы чужим людям не докучали. Я вон каждый день что-нибудь готовлю для своих. Зачем мне еда, если есть не хочется? А все для того, чтобы помянуть Натизона. Вот и скажи теперь: было когда-нибудь, чтобы мой покойник потревожил живых? А они — что Дзекка, что Сарди — все никак не могут угомониться! А я почему должна страдать? Что я им? Зачем лезут ко мне? Чтобы ты на том свете собачатиной кормился, Сарди! Он и живой шлялся по чужим женам. Думает, и я такая! Ничего, получил и еще получит…
Бобе жевал козлятину и удивлялся, слушая странные речи старухи. Слушал и чувствовал, как эта неистовая Женикка убивает в нем что-то прекрасное.
А та все говорила и говорила. Потом замолчала, словно вспомнила что-то. Накинула на плечи платок и ушла. И долго еще слышался с улицы ее крик.
Через несколько минут Бобе и Чак опять были в прекрасном настроении. Дождь усилился, и новой, светлой грустью наполнились их души. Младший брат Чака принес шашлыки на вертелах. Бобе глянул на них и подумал, что если бы не дождь, они бы наверняка убили тура. Прекрасного тура, подумал он с гордостью. Если бы не дождь…