Антология осетинской прозы
Шрифт:
— Бабы! — упрекнул старик: — Для охотника за турами не должно существовать препятствия. Я по этой тропе подымался в туманную ночь под ливнем. Положим, за тремя гротами чуть не поплатился жизнью — сорвался… но ничего, бог миловал. Зато утром свалил вот этого самого козленка. — И Зураб самодовольно указал на два турьих рога, висевших на стене. Рога были необыкновенной величины.
— Я за себя не боюсь, — оправдывался Тедо, — я знаю каждый камешек на этой тропе; но между нами будут неопытные охотники, — чего доброго,
— Детей никогда не надо спрашивать, — сурово заметил старик. — Они должны следовать за старшими.
Ужин был готов. Залина сняла котелок, наполнила две чашки похлебкой и вместе с лепешками поставила их на круглый низенький столик о трех ножках. Тедо взял столик и поставил его перед отцом. Старик передал ребенка матери и с молитвой переломил лепешку. Тедо почтительно подсел к отцу и начал с ним ужинать.
Залина, по обычаю, стояла с ребенком на руках.
Когда Зураб сделал последний глоток из своей чашки, погладил бороду и поблагодарил бога, Тедо торопливо взял столик и передал его жене, Зураб закурил трубку, пожелал сыну успеха в предстоящей охоте и отправился спать. Спал он в том отделении, где помещались козы.
По уходе старика начала ужинать и Залина. Тедо взял сынишку, посадил его к себе на колени и шутливо обратился к жене:
— Ты, кажется, опять вспомнила свою бабушку — чего нос повесила?
— Умоляю тебя, не ходи по этой проклятой тропе, — тихо выговорила Залина и наклонилась над чашкой. Крупная слеза быстро сбежала по ее смуглой щеке и упала в похлебку.
— Не прикажешь ли за турами охотиться в этой сакле из окна?
— Ну, а если… не дай бог… несчастье какое?..
— Э, душа моя! — бог не выдаст, медведь не съест… А если несчастье, то вот тебе, — продолжал он весело, качая сынка, — видишь, какой молодец? Он тебя прокормит и похоронит… Так, ведь, сыночек, да? Похоронишь маму?
Ребенок расхохотался и замахал ручонками.
— Джигит, одно слово — джигит! Ну, а все-таки ступай к матери! — и Тедо, крепко поцеловав ребенка, передал его жене.
— Эге, никак и луна взошла, — продолжал он, выглядывая в окошко: — Ну, значит, собирайся и гайда!…
— Прошу тебя, не ходи сегодня, — умоляла со слезами в голосе Залина.
— С ума ты сошла! — крикнул Тедо, — с голоду умереть захотела?
— Перебьемся как-нибудь… отложи охоту до другого раза.
— Зачем?
— Так… я боюсь.
— Ха-ха-ха! Глупая! Чего ты боишься? Чай, не первый раз… Слава богу, опытности хватит… еще других поучим… Ну, полно, полно. Будь умницей. Ведь жить-то надо. Только и кормимся, что охотой. Значит, не робей, а положись во всем на волю св. Георгия. Не будь трусихой, и я приволоку тебе такого козленка, что сама потом будешь гнать на охоту — право!..
— Тедо! О Тедо! — донесся голос с улицы.
— Иду! — крикнул ему в ответ Тедо и, сняв со стены ружье, сумки и башлык,
Мышиная тропа была вообще опасна, а тем более для ночного путешествия. Она то змеей извивается в расщелинах скал, то крутыми ступенями подымается по отвесной стене, то ящерицей ползет в морщинах неприступного утеса, то легкой паутиной огибает бездонную пропасть, то совершенно исчезает в хаосе разрушенных скал и каменных осыпей.
Местами она так узка, что негде ногу поставить и приходится ползти на четвереньках. На каждом шагу смелого путешественника может приплюснуть сорвавшаяся глыба, каждую минуту он рискует полететь в такую бездну, где и ворон не найдет его костей.
Тедо шел впереди всех. Ноги его уставали, но он карабкался бодро.
— Не могу идти дальше, — простонал один из новичков.
— Да, отдохнуть надо, — согласились другие.
— Некогда отдыхать! — возразил. Тедо, — скоро светать начнет, и к восходу не доберемся до перевала.
— Идите, кто хочет, а я не могу, — продолжал новичок.
— Баба! — крикнул на него Тедо: — Тебе бы тесто месить, а не за турами охотиться!.. Заурбек! — обратился он к шедшему за ним товарищу, — ты эту дорогу знаешь лучше меня; оставайся с ним, а мы пойдем. С восходом солнца мы во что бы то ни стало будем на перевале. Смело гоните туров — им не миновать наших пуль.
— И я останусь, — робко произнес еще один охотник.
— Тем лучше, — ответил Тедо, — и в каждой партии, значит, будет по три человека. Идемте! — И он снова стал карабкаться по отвесу. Сабан следовал за ним. Дорога становилась хуже и хуже. Тедо ободрял своих товарищей, в опасных местах указывал им, где ставить ногу, за какой камень держаться, какого размера сделать прыжок и прочее.
— Стой! — крикнул вдруг осетин, — видно, был обвал: не на что ступить.
И, действительно, в этом месте тропа прекращалась. Тедо посмотрел вперед и шагах в десяти увидел большой выступ скалы, где заметно было продолжение тропы. Но промежуток между охотниками и тропою представлял из себя почти отвесную каменную стену, вершина которой исчезала в утреннем тумане, а основание терялось в глубине зияющей пропасти. Много надо мужества и беспредельной отваги, чтобы перебраться на продолжение тропы, цепляясь за едва заметные уступы, за щели и морщины каменной скалы; но отважные горцы привыкли уже бороться с такими препятствиями.
— Давайте веревку, — крикнул Тедо. — Ему подали, и он обмотал один конец ее вокруг поясницы.
— Держите хорошенько.
— Держим, — ответили его спутники.
Молчание длилось около минуты. Тедо карабкался как кошка, хватаясь за всякий выступ, за всякую неровность скалы.
— Поддай! — произнес он над пропастью.
— На! — ответили товарищи и поддали веревку не больше, как на пол-аршина.
— Еще! — повторил Тедо.