Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Черепанов не успел договорить, потому что шлепнулся о пол звучно, выпав из внезапно ослабевших рук Моргунова, его портфель. Не веря словно ушам своим, пролепетал еле слышно:
— Как вы поименовать изволили?
— Вересков, Сергей Николаевич Вересков, — с недоумением ответил Черепанов. — По документам, впрочем, он Архипов, дезертир…
— Какой он к черту дезертир! — с ужасом воскликнул Моргунов. — Он чекист!
— Что?! — словно подброшенный пружиной, взвился Донат. — Да вы в своем уме, Моргунов? Какой чекист?
— Самый натуральный, с Лубянки! Блондин высокий, худой, лет двадцати восьми?
— Да…
— Он
— Но почему, черт побери, вы решили, что он чекист?
— Потому что видел его вместе с Мартьяновым, начальником ударного отдела Московской чрезвычайки. Лично видел… Собственными глазами видел. Что делать? Что делать? — Моргунов в отчаянье схватился за голову.
— Тихо! Перестаньте верещать и возьмите себя в руки, Моргунов! До чего у вас, меньшевиков, нервы слабые! — Черепанов уже вполне пришел в себя от оглушительного шока. — Вересков сейчас находится на Собачьей площадке и один оттуда не выйдет… Черт! Никого под рукой нет. Мне на улицу никак нельзя. Если Гарусов под наблюдением, сцапают, у них и приметы мои, и фотки. — Донат подошел вплотную к Моргунову и легонько, но ощутимо тряхнул его за плечи: — Придется вам пойти, Алексей Алексеевич. Вас никто не знает, вы вне подозрений, работаете в Моссовете. В случае чего, придумаете что-нибудь. Адрес знаете?
— Зна-знаю…
— Звонки для своих: две точки, два тире. Откроет сам. Передадите, не заходя: чекиста ликвидировать и уходить на квартиру в Тестове. Вечером я тоже туда переберусь. Давайте!
Моргунов опрометью кинулся к двери:
— Да погодите! Галоши забыли!
Кое-как, впопыхах меньшевик впихнул ноги в галоши и исчез. Оставшись один, Черепанов принялся разбирать стол и сжигать в голландской печи бумаги. Под руку положил на всякий случай маузер…
Меж тем на Собачьей площадке в тепле и уюте братья Гарусовы и Вересков мирно ели вареную картошку с луком, запивая ее настоящим крепким чаем. На разговоры не отвлекались. Михаил с очевидностью размышлял о чем-то, вычислял, сопоставлял. Кончив есть, он решительно, стало быть, решение принял, подошел к печи, приподнял вроде бы крепко прибитый к полу гвоздями медный лист перед топкой, извлек из открывшегося тайника два нагана и кожаный кисет с патронами. Один револьвер бросил брату.
— Ты чего? — с недоумением спросил Вересков.
— Давай-ка собираться, — ответил Гарусов. — Я тут думал-думал, незачем судьбу дразнить, не тот случай. Не ровен час, опять чека нагрянет. Ты уже на замете, второй раз не отвертишься, заметут.
— Мы же завтра собирались, — пожал плечами Сергей. — Но если ты боишься…
— Осторожность не трусость, — парировал сердито Гарусов. — А береженого и бог бережет.
Он натянул парусиновый плащ, сунул в карман наган:
— Пошли…
В опустившихся сумерках чекисты тем не менее хорошо разглядели со своего поста, как вышли из подъезда Вересков и оба брата. Фридман тут же приказал одному из теперь уже двоих своих помощников:
— Семенов, прими объекты. Если разделятся, пойдешь за тем, кто будет с «Рябиной».
Одетый под мастерового чекист кошкой скользнул вниз по лестнице,
Едва Гарусовы и Вересков скрылись за углом, в другом конце переулка показался Моргунов. Меньшевик явно трусил, то и дело сбивался с ноги, останавливался, без нужды и неуклюже проверялся, воровато оглядываясь по сторонам.
— А это что за фрукт? — заинтересованно спросил сам себя Фридман, когда Моргунов остановился возле «их» подъезда, задержался на миг, словно колеблясь, а потом шмыгнул в темноту парадного.
— Ну-ка, ну-ка, — азартно продолжал Илья, — чтоб мне пусто было, но этот тип дует до нашего кубрика…
Чекист поднес к глазам бинокль. Сквозь сильные окуляры ему было хорошо видно, как человек поднимался по лестнице, потом остановился возле квартиры Гарусова, позвонил. Можно было разобрать, что он звонит не просто, а неким определенным образом.
— Сигналит, гад! — восторженно отметил Фридман. — Два коротких, два длинных… Фиксируй, Захаров.
Потолкавшись у запертых дверей, Моргунов выждал минуту, повторил звонки. Убедившись, что в квартире никого нет, стал спускаться вниз.
— Чуешь, Захаров, — зашептал Фридман, — он не знал, что они ушли, а спешил, очень опешил… И мы не знали, что они уйдут сегодня. Мартьянов не предупреждал. А они ушли… А этот, факт, спешил… Тут что-то не так… Этот тип что-то важное нес.
— Что делать-то будем, товарищ Фридман? — встревоженно спросил напарник.
— А делать будем так, — комиссар уже принял решение на свой страх и риск. — Пойдешь за ним, возле первого милиционера снимешь тихонько, оружие и бумаги изымешь, доставишь в милицию. Оттуда позвони нашему дежурному, а сам возвращайся. Заодно доложи и о том, что Семенов пошел за «Рябиной» и братьями в сторону центра. Ну, полный вперед!
Неспешным, ровным шагом Гарусовы и Сергей шли по Николо-Ямской улице к Рогожской заставе. Никто из них следовавшего за ними чекиста не замечал.
— Куда мы? — задавая этот вопрос, Вересков ничем не рисковал. В конце концов, после часа ходьбы он вправе был поинтересоваться.
— К Филину, — лаконично ответил Гарусов. Однако, почувствовав, что этот тон по отношению к Вере-скову сейчас неуместен, решил дать какие-то минимальные объяснения: — Тут в ямской слободе есть наш человек. Кличка Филин. Работал когда-то на Сабана.
— Извозчик, что ли?
— Ну да… Не пешки же до Краскова топать.
— А для чего?
— Все равно надо оттуда бомбы и людей вывозить. По мелочи они еще месяц провозятся, а времени до седьмого ноября всего ничего осталось. И кто знает, чего еще чека надумает.
— Ты об обыске, что ли?
— Ну! — утвердительно кивнул Гарусов. — Может, пронесло, а вдруг унюхал что комиссар… От греха подальше.
Не было такого москвича, кто не слышал бы о Хитровке и Сухаревке, притонах Цветного бульвара и Марьиной рощи. А вот Рогожская ямская слобода свои тайны берегла ревниво и надежно. Испокон веков селились в этих местах ямщики и купцы, большей частью из старообрядцев, у них и кладбище свое здесь было, старообрядческое, и храм. И ямщики, и купцы здешние были людьми крепкими, зажиточными, что называется, себе на уме, и неразговорчивыми. Дома свои они строили как крепости. Никто не взялся бы сказать, сколько темных дел вершилось за их несокрушимыми стенами.