Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20

Кожевников Вадим Михайлович

— Смотрите, дядя Рагнар, там муравей внутри. Ах да, ведь вы видели уже… Я готова целый час рассматривать. Ведь он жил тысячи лет назад, этот муравей. Смотрите, он весь целый — и лапки, и головка.

«Ветер у тебя в голове, девочка, — подумал я. — Игрушки на уме».

Я ушел — мне не хотелось любоваться янтарем. Муравей! Подумаешь, диковинка — муравей! Черт с ним, когда бы он ни жил. Муравей как муравей.

Наутро Христина еще раз решительно заявила, что она отправится к Инге Бергваль, так как не хочет нас больше стеснять. Ничего не поделаешь, придется ей сказать всё. Конечно, следовало бы еще обмозговать, присмотреться к человеку, чтобы потом не каяться. Но Христина уже стояла в пыльничке, с чемоданом и прощалась. «Нет,

откладывать, пожалуй, не стоит», — решил я.

Однако я не начал с главного.

— Постой, девочка, — сказал я. — Приедет Эрик, где он будет тебя искать?

— Эрик найдет меня, — выпалила она и смутилась. — Если меня пустит Инга, то я у Инги… Инга живет на Горной улице, за лесопилкой. А если у Эльзы, тогда, значит, я возле бойни.

— Значит, Эрик везде найдет тебя?

— Мне кажется, найдет, дядя Рагнар, — сказала она, осмелев и подняв на меня глаза.

— Он может задержаться. Бибер загонит его куда-нибудь к черту на рога, понимаешь? В общем, всяко бывает. А ты, девочка, — ты будешь его ждать?

— Я буду, дядя Рагнар, — ответила она уже без всякого смущения, а скорее с вызовом, и замолчала, ожидая, что дальше последует от дяди Рагнара, который, как ей должно быть известно, не очень-то радовался ее знакомству с Эриком.

И вот сейчас дядя Рагнар скажет ей такое, чего она никак не ожидает.

— Вот что, остренькая, — слышу я свой голос, — раз так, то нечего тебе уходить. Оставайся у нас.

Она, действительно, удивилась, — так удивилась, что даже не поняла меня.

— Оставайся у нас, — повторил я. — Невесте сам бог разрешает жить в доме жениха. Или ты не хочешь?

Она ничего не могла ответить. Вернее, она ответила, только не словами. По тому, как загорелись ее глаза, по румянцу, проступившему на щеках, по всему видно было, — она, конечно, хочет остаться. Еще бы! Но через секунду глаза ее потухли, и она проговорила:

— Вы… серьезно, дядя Рагнар?

Она еще не верит. Да мне и самому кажется необычайным, как это я сосватал Эрика… Разумеется, не так это всё делается. Спешить не следовало бы. Но одно я знаю: теперь-то Эрик не минует отцовского дома. И, возможно, снова наладится семья. Конечно, они не сразу поженятся, молоды еще. Христине только восемнадцать. Но ведь бывает, невеста несколько лет до брака находится под одной кровлей с женихом и работает в хозяйстве как свой человек. Теперь Эрик не променяет свой дом на походную койку у Нильса, станет заботиться о своем гнезде.

Бабушка Марта отнеслась к появлению Христины спокойно. Агата сделала вид, что это ее нисколько не касается, но не выдержала и шепнула мне:

— Привели молодую хозяйку?

Да, привел. И что же, фру Агата? Вы хотите сказать — вы больше не нужны? Ошибаетесь.

— Христина поступает на работу, — сказал я, — в швейную мастерскую к Блиссу, так что без вашей помощи мы не обойдемся, фру Агата.

«Что я могу вам еще сказать, фру Агата? — продолжаю я про себя. — Не надеетесь же вы закрепить за собой место в моем доме. Я вам не давал повода, фру Агата, а если и дал какой-нибудь ничтожный повод — прошу извинить. Настанет время, вероятно, когда нам не потребуется посторонний человек в доме. Что еще вам сказать? Если мне тогда случится проходить мимо вашего дома и до меня донесется ваш голос, похожий временами на голос Хильды, я постою и послушаю, фру Агата, но только так, чтобы вы меня не заметили. Вот и всё».

19

— Не слышно, мистера Харта еще не выгнали из нашей страны? — спросил я почтальона Пелле.

— Напротив, — сообщил он, — в газетах пишут — он в столице выступает. Даже кто-то из министров присутствовал на проповеди. Кто его выгонит, коли он сам чувствует себя хозяином.

Пелле уже не носит очков, на переносице — след от дужки, но в облике скромного, тихого, незлобивого Пелле есть что-то новое.

— Ты уж слишком, Пелле, — остановил его я. — Какой

он хозяин! Он не в Америке.

Я ожидал, что Пелле, как обычно, согласится со мной. Но он усмехнулся и спросил, знаю ли я, как вел себя Харт с Арвидом Скобе.

— Харт орал на бургомистра, словно на своего слугу-негра, — сообщил он.

— Не может быть, — сказал я. — Кто распускает такие слухи, Пелле? Скобе не позволит с собой так обращаться.

— Не позволит? Секретарь в ратуше может подтвердить, какой шум поднял американец.

— Ты ничего не говорил тогда, Пелле, — заметил я.

И тут Пелле разошелся. Прежний тихий Пелле исчез окончательно.

— Да, не рассказывал. Вы всё думаете, я разносил по дворам все, решительно все городские новости? Как бы не так! Прежде чем пустить в ход язык, я соображал — о чем можно болтать, а что лучше оставить при себе. Я боялся потерять службу. Ну, а теперь я ее уже потерял. Вчера директор предупредил… Последние дни таскаю сумку. Значит, бояться больше некого. Свободно могу выложить всё, что знаю.

А знает Пелле-почтальон много. Недаром он столько лет ходил по городу, стучал в каждую дверь. Да, Харт пришел к Скобе и устроил скандал. В городе слишком много красных — вот что вывело Харта из себя. Что именно американец требовал предпринять, секретарь не расслышал, потому что Скобе закрыл плотнее дверь в кабинет, но, во всяком случае, скандалил Харт долго. И Скобе не осадил его. Ничуть. Скобе проводил его из ратуши с поклоном, как будто не он, Скобе, а мистер Харт — бургомистр в городе. Но это не всё, что может рассказать Пелле-почтальон, — хотя бы про того же Скобе. Почему Скобе утвердил Стига Лауриса в наследстве, хоть это имущество военной преступницы? Бургомистр получил пай в «Веселом лососе» — вот в чем дело. За деньги поступился законом. А известен ли такой факт: голландец Гейнц Янзе исчез. Да, голландец — нацист, бежавший с советской территории, когда русские войска громили гитлеровцев. Предположим, шкипер уже слышал, что этого проходимца нет в городе. Но — истинная подоплека? Скобе на людях хватается за голову — проглядел, мол, нациста. Надо было, дескать, давно проверить личность подозрительного голландца. Правильно сделали рабочие, обратили внимание, — но слишком поздно, к сожалению. А ведь на самом-то деле не кто иной, как Скобе, взял Гейнца Янзе под покровительство. Да, снабдил деньгами и отправил куда-то. Теперь Скобе может сколько угодно бить себя в грудь — проглядел, дескать, проглядел. Впрочем, Скобе спрятал голландца не только для того, чтобы вольготно было изображать из себя антифашиста. Есть и другая причина. Кто объяснил ее Пелле-почтальону? Оказывается, Нильс Эбергард…

В этом месте я прервал Пелле:

— Выходит, ты занимаешься политикой, — сказал я. — Понятия не имел.

Представьте, что ответил на это Пелле. Он сказал, что политика бывает разная, что ему по душе политика Нильса. До сих пор Пелле никому не признавался в этом и опасался подолгу задерживаться у Нильса. Почтальон совал письмо, газету, козырял и спешил дальше, чтобы директор почты, упаси бог, не обвинил Пелле в сочувствии к красным. Директор не терпит у себя красных.

— А теперь мне всё равно, — упрямо твердил Пелле. — Мне нет дела до директора. Вчера я зашел к Нильсу, отдал газету и спросил: зачем нашему бургомистру нужны такие, как Стиг Лаурис или гитлеровец Янзе. Нильс растолковал мне, очень ясно всё растолковал.

— Бог с ней, с политикой, — прервал я его. — Какая бы она ни была, не увлекайся ею, Пелле. Хватит нам с тобою своих дел.

Но Пелле покачал своей седой головой и продолжал, а я всё-таки слушал его.

— Кто доверяет Скобе, тот в руках у Харта, — с этим поневоле согласишься, шкипер.

— И это слова Нильса? — спросил я.

— Да.

— Повтори-ка. Что-то я не понял.

Хотя Пелле и повторил, я всё-таки не мог уразуметь, к чему Нильс так выразился. И Пелле не сумел мне объяснить. Кончилось тем, что я рассердился и сказал: