Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
И еще я заметил такое, что не касалось меня вовсе, но отчего горло вдруг сжало спазмой и сердце зайцем запрыгало в груди.
Там, под иконой, на жесткой лавке, лежал, безмятежно похрапывая, Михаил, а перед ним, в одной ночной сорочке, прямая, отрешенная, возвышалась безумная Лизавета, и на лице ее, напоминавшем сейчас маску еще больше, чем прежде, застыла странная, диковатая улыбка, полная вместе с тем неизъяснимого блаженства и торжества, а в руках у Лизаветы был зажат топор, обыкновенный колун, и блики
Он стояла с топором над спящим мужем и улыбалась, и дышала ровно, успокоенно, будто нашла некий выход, избавление от всех тягот и невзгод.
Эта картина разом запечатлелась в моем мозгу, и мигом пришло понимание всего происходящего.
Я невольно зажмурился, чтобы избавиться от наваждения, потому что увиденное иначе, как наваждение, сознание не желало воспринимать, хоть подсознанье и твердило — все истина, все правда, открой глаза! — и я открыл глаза: ничто не изменилось, все осталось так, как было.
Значит, что же?
Убийство?
Или — что-то другое?
Но что?!
А эта кошмарная, почти что добрая улыбка — Господи, не видеть бы мне ее вовсе! — она парализовала волю, замыкала мысль в безумное кольцо: зачем и почему, почему и зачем?
Нет, было еще одно, подленькое, любопытное и словно бы щекочущее изнутри своей внезапной и беспрекословной сопричастностью: как скоро?
Крикнуть что-нибудь.
Она ж не знает и не замечает, что за ней следят.
Он — во власти твоей, Лизавета, но ты-то, ты — в моей ведь власти!
Я могу, я должен помешать!..
Проклятый свет!
Тусклый свет лампады, озаряющий лик Богоматери и лик той, в чьих руках топор.
И скачущие, будто бабочки, порхающие блики от лампады — всюду, проникают внутрь, до мозга, налипая на него, раздавливая мыслящую плоть.
Перед святой Богородицей, преклонив колена, ты истово молилась перед сном.
Молилась — за кого?
За что?
Или и тебя, несчастная ты Лизавета, этот несиюсторонний свет лампады вверг в безумие, окаменил твой рассудок, направил волю твою.
Господи, убийство.
На моих глазах!
Сергей, счастливый человек, ты спишь и видишь, вероятно, сны.
Я не мог ничего поделать с собой, меня бил озноб, язык прилип к гортани.
Ведь Лизавета безумна, пусть я крикну даже, вскочу сейчас — один взмах топором, что ей стоит.
Проклятый свет!
Тусклый и колеблющийся, но топор горит, словно его облили ртутью.
Я вновь отчаянно зажмурился, чтобы сбросить с себя оцепенение, застонал, закричал про себя, укоряя, взбадривая, убеждая.
Не знаю, сколько времени я так провел — может, секунду, а может, и все полчаса — не знаю.
Но когда я снова распахнул глаза и посмотрел — туда, на нее — от сердца у меня отлегло.
По-прежнему улыбаясь,
Пустырь, подумал я. Ты как пустырь для меня, Лизавета: вроде бы все видно, видно издалека, но зацепиться, закрепиться взгляду не за что, все, в сущности, едино, куда ни посмотри, и все-все непонятно, потому что доискаться основ пустыря — значит перекопать его нацело, ведь то, что сверху — фикция, обман, пусть и непреднамеренный, и вот я увидел тебя, Лизавета, в первый раз и увидал сейчас, но ничегошеньки не понял, как и не понял дома, окружения твоего, ничего не постиг, на поверхности осталось все. Пустырь. Лизавета. дом. и я, студент из столицы — смешно! Или грустно? Себя-то хоть понял? Чего же тогда хотеть от других?!
Я с час еще, наверное, проворочался на узкой жесткой лавке, прежде чем опять забыться сном, с видениями или нет — теперь уже не помню.
Меня разбудил Сергей.
Занавеска на окне была отдернута, и сквозь покрытое толстым слоем пыли стекло лениво цедился синеватый свет пасмурного утра.
Я встал и потянулся.
Бока слегка ныли с непривычки, зато голова была свежей — выспался я преотлично.
Преотлично?
И тогда ночная сцена встала вновь перед глазами — пугающе отчетливо, до мельчайших подробностей: опять я увидел безумную застывшую улыбку и топор, и почти физически ощутил, как по телу пробегают блики от коптящей лампады — неужели все приснилось?!
Нет-нет, такое присниться никак не могло — такое надо ВИДЕТЬ!..
— Что, старик, неужто голова болит? С чего бы? — насмешливо спросил Сергей.
Рассказать ему? Прямо сейчас?
Или, может, все-таки не стоит?
Он же спал до утра, как сурок, и ровным счетом ничего не знает.
Ладно. Такое незнание в принципе не избавляет от необходимости быть в курсе дела.
Груз, давивший на меня с самого начала, казался непомерным.
Я еще секунду или две колебался, а потом выложил все начистоту.
Сергей слушал внимательно, внешне оставаясь совершенно спокойным.
И, когда я закончил свой сбивчивый рассказ, он тоже бровью не повел, разве что, как мне почудилось, едва заметно усмехнулся.
— Не нашего ума это дело, старик, — сказал он, ногтем отколупывая от рюкзака пятнышко налипшей грязи. — Мало ли, что произошло. Может, так надо. Нас ведь сюда никто не зазывал. Мы посторонние, ясно? И нечего трепать. А вообще-то занятно, конечно. Фильм ужасов.
Я разозлился:
— Посторонние, да? Ты что, совсем рехнулся?! Ну, а если бы.