Антология современной французской драматургии. Том II

Головина Елена В.

Обе женщины прошмыгивают в приемную.

Теперь Сюзаннаглазами уже откровенно спрашивает Клару, как дела. Жена дантиста качает головой, что означает «ничего нового», и одновременно прикладывает палец к губам, призывая молчать. Сюзаннажестом показывает, что поняла, потом, качая головой, шепчет.

СЮЗАННА. Ой-ой-ой-ой-ой…

Они снова обнимаются. Появляется дантист. Обе женщины вздрагивают, словно застигнутые на месте преступления.

ШАРЛЬ. Добрый день, мадам Сюзанна.

СЮЗАННА.

Добрый день, доктор.

ШАРЛЬ. Вы одна?

СЮЗАННА. Он будет с минуты на минуту.

КЛАРА. Он идет с футбола.

ШАРЛЬ. Так, так, значит, он играет в футбол… При том, что носит очки!

СЮЗАННА. Он их снимает, доктор, теперь он их снимает. Он мне уже две пары разбил.

ШАРЛЬ. И он видит мяч без очков?

СЮЗАННА. Это же футбольный мяч, доктор.

КЛАРА. Он большой, ты же прекрасно знаешь, Шарль.

ШАРЛЬ. Пока его нет, чтобы не терять времени, давайте посмотрим ваш кариес.

СЮЗАННА. У меня нет кариеса, доктор.

ШАРЛЬ. Зовите меня лучше herr professor.

СЮЗАННА. Как, простите?

ШАРЛЬ. «Доктор» мне не нравится.

КЛАРА. Что ты такое говоришь! Да зовите его, в конце концов, просто «месье Шарль», мадам Сюзанна. Он просто шутит с вами.

СЮЗАННА. У меня всегда были хорошие зубы.

Пока она взбирается на кресло, у нее вдруг вырывается рыдание. Вторя ей, готова разрыдаться и Клара, которая отворачивается и делает вид, что сморкается.

ШАРЛЬ. У вас нет кариеса и вы плачете? Плакать должны я и моя жена! Если ни у кого не будет кариеса, что будет с нами?

СЮЗАННА. Я не плачу, с чего бы я стала плакать, доктор? Спасибо, я уже наплакалась. (Сидит в кресле с открытым ртом.)

ШАРЛЬ. В таком случае вы в прихожей подцепили Кларин насморк. (Осматривает ее.)Мальчик пошел не в вас, у него все зубы гнилые.

СЮЗАННА. В войну ему не хватало сахара.

ШАРЛЬ. Сахар вреден для зубов. Вы, по крайней мере, не пичкаете его сладостями?

СЮЗАННА. Сладостями? Да где же я их возьму, эти сладости?

ШАРЛЬ. У американцев.

СЮЗАННА. И что, разве у меня есть знакомые американцы?

ШАРЛЬ. К двадцати годам у него во рту не останется ни одного зуба.

СЮЗАННА. У кого, у моего сына?

ШАРЛЬ. Если только он не начнет наконец соблюдать гигиену.

СЮЗАННА. Он ее соблюдает, конечно же, соблюдает.

ШАРЛЬ. Каждое утро?

СЮЗАННА. Конечно, каждое утро умывается.

ШАРЛЬ. И чистит зубы?

СЮЗАННА. Конечно, чистит. Кроме тех случаев, когда поздно просыпается. Он не любит опаздывать.

ШАРЛЬ. Оно и заметно…

СЮЗАННА. Я имею в виду, в школу.

ШАРЛЬ. А если не успел утром, то наверстывает вечером?

СЮЗАННА. Как это? Чистить зубы вечером?

КЛАРА. В Америке так принято.

СЮЗАННА. Вечером он спит на ходу, ему обязательно нужно много спать.

ШАРЛЬ. Прекрасно, к двадцати годам у него во рту не останется ни одного зуба. Ему поставят протез, его можно чистить отдельно, в стакане с водой, который будет стоять рядом с кроватью.

Звонок.

Клараи Сюзаннавместе устремляются к входной двери. Шарльостается стоять возле пустого кресла. Дверь открывается, появляется ребенок, точнее, взрослый актер, который в данном случае выступает в роли автора, когда тот был ребенком.

Короткое затемнение.

Следует монолог актера.

АКТЕР «НА ВСЕ РУКИ». Здравствуйте, я «автор», ну то есть актер, которому поручено изображать автора. В данный

момент ему, то есть автору, лет одиннадцать-двенадцать, он только что был на футболе. Его мать в конце концов купила ему полное спортивное обмундирование. В тот день ему не хватало только наколенников. Пару месяцев спустя, сразу после того как они у него появились, он с футболом расстался. Без очков он не мог даже ориентироваться на поле. Он бегал туда-сюда и никогда не попадал по мячу. Когда он слышал крики: «Навес, навес», то понимал, что надо беречь череп: он обхватывал голову обеими руками и не двигался. Тем не менее один раз мяч попал в него — со всего маху, при этом угодив между ног. Сильнейший удар прямой наводкой, который он перехватил и отбил своей третьей ногой. Какое-то время после этого ему казалось, что он уже никогда не сможет писать. Этот памятный поступок, спасший его команду от гола, положил конец его футбольной карьере.

В то время у автора во рту было столько дыр, что ему приходилось значительную часть свободного времени проводить в «пыточном кресле» месье Шарля, имевшего привычку, поднося к его зубам какой-нибудь инструмент, сразу начинать покусывать нижнюю губу. Надо признаться, что месье Шарль внушал ему жуткий страх. Сколько раз он хотел поменять врача. Но его мать в ответ на очередную просьбу всегда повторяла: «Он так страдал во время войны». «Но и ты тоже страдала», — возражал он. Да, но, судя по всему, меньше, чем дантист и его жена. Так что же, дочь, не вернувшаяся из концлагеря, весит больше, чем пропавший без вести отец или исчезнувший муж? Где те весы, на которых взвешивается страдание, где стандартный метр, измеряющий боль? «Он по-прежнему страдает», — шептала Сюзанна, вытирая глаза своим носовым платочком. А раз так, раз он страдал по-прежнему и очень сильно, то дважды в неделю — в то время зубной нерв удалялся в несколько приемов — так вот, дважды в неделю автор (он же Жан-Клод, он же ЖК) был вынужден усаживаться в «пыточное кресло» месье Шарля. Иногда Сюзанне, несмотря на занятость на работе, удавалось его сопровождать. Официально — чтобы поддержать сына, в действительности — чтобы поддержать Клару и узнать, как развивается трагедия. Для лучшего понимания этой самой трагедии, которую автор, по его собственному признанию, не сумел или не захотел построить по классическому образцу, я должен уточнить, что помимо автора в детском возрасте я в этой пьесе играю еще и большинство мерзавцев и всевозможных зануд, с которыми сталкивается чета Сподек — Шарль и его любящая и скрытная супруга Клара, урожденная Давидсон. А кроме того, я буду участвовать в античном хоре, как это принято во всех незубных, так называемых классических трагедиях. Действие происходит, как вы, надеюсь, уже догадались, после Второй мировой войны. Что, простите? Ну вы слышали про Вторую мировую войну? Давнишняя история, согласен. Но в тот момент для Сподеков, Сюзанны, автора, его брата и других… для миллионов других это было совсем свежее, так сказать, новостное событие. Если я говорю слишком много, не стесняйтесь свистеть или покидать зал, как настоящие современные зрители, для которых Вторая мировая — это навязшее на зубах старье, наподобие того, чем была для автора, когда он был ребенком, война 1870 года между Францией и Пруссией, или потеря Эльзаса и Лотарингии, или та же Парижская Коммуна. «Когда вновь придет цветение вишен?» [12] … Кто помнит сегодня этот вкус пепла во рту у отцов? Кто помнит обжигающую горечь слез в глазах матерей? И кто помнит этих рахитичных детей с дырявыми легкими — нервных, до того нервных…

12

Строка из известной французской песни «Время цветения вишен» (слова Жан-Батиста Клемана, музыка Антуана Ренара), написанной в 1866 году и ставшей гимном парижских коммунаров. Ее имели в своем репертуаре Ив Монтан и Шарль Трене. (Здесь и далее — примеч. перев.).

— Доктор, они по ночам кричат во сне.

— Это глисты.

И вот вам, пожалуйста, уже трагедия…

— Это глисты, мадам Сюзанна. Давайте им перед сном чайную ложку глистогонного отвара «Луна», а утром полную столовую ложку рыбьего жира.

Все, все, вы правы, закругляюсь. Чувствую, мои товарищи-актеры в нетерпении, а уж вы-то, конечно, и вовсе изнемогаете.

Итак, автор в детском возрасте (он же Жан-Клод, он же ЖК) вошел, Клара его поцеловала, Сюзанна отругала за опоздание, он взобрался на «пыточное кресло», вытянул голые кривые ноги, открыл рот. Шарль осмотрел его, обнаружил новую дырку и новый склад невычищенных остатков пищи, покусал свою нижнюю губу, а затем вынес приговор…