Антология современной польской драматургии
Шрифт:
ВОДИТЕЛЬ. Именно тогда и произошла первая угроза моего убийства.
ПАРХА. Буду тебя убивать, хотя мне совсем не хочется, и я совсем не умею, технической подготовки никакой, поэтому может быть гораздо больнее, чем как обычно, когда что-то болит. А потом ты отправляешься прямиком в ад, а я тебе — напутственное слово. И сидишь ты в этом аду, яйца у тебя скворчат, ситуация не фонтан, а ты думаешь: зря я так, ой, зря, все равно ведь ехал в этот Эльблонг, а теперь в полной жопе. Плюс невинный человек из-за тебя за решеткой, то есть я…
ДЖИНА. А такой был бесстрашный, как гимнаст с лонжей. А стоило показать ему ножик для чистки
ПАРХА. Кроме того, ты же не знаешь, что я делал этим ножиком раньше. Может, я им стенки аквариума скреб. А может, говно собачье ломтиками нарезал, а? Или, может, он тупой. Потому что вдруг это мой нож, и я им конверты открываю. С письмами. От родственников из Румынии, а письма они пишут на бересте мочой и калом. И краской для пасхальных яиц. Мои маленькие двоюродные братики и сестрички умоляют прислать им фантики, Ласло хочет от «Сникерса», а Рухла — от «Марса», а Ракочи — от «Твикса», а вот что касается Чинчинатты, то ей подавай такой картонный подносик из-под картошки фри, ну, ты знаешь какой. А как ты думаешь, я им посылаю? Посылаю. Потому что для них это действительно очень важно, да, очень важно. (С ножом в руке открывает заднюю дверь, садится в машину.) Садись, говорю тебе, садись, давай, не пизди, садись, садись, садись. Мы, румыны, народ терпеливый, но любой румын рано или поздно скажет тебе: хватит. Поехали.
ПАРХА. Ну, харэ. Хорошо, что я тебя все-таки не убил. А еще чуть-чуть бы, и всё, Господи, вот завтра бы отходняк был. Типа классно погуляли, все супер-пупер, а я ни с того ни с сего какого-то незнакомого чувака замочил!
Отвратительное чувство. Быстрей, быстрей давай. Надо уважать чужое время, и взаимно. Только не нервничай так. А то вспотеешь, и тебя продует, вот здесь. (Заботливо массирует спину Водителя.) «Сейченто». Классная тачка. Скажи, Джина?
ДЖИНА. Летит как стрела, да? Такую машину ничто не остановит.
ПАРХА. Или «дэу чикко». Вот это я понимаю, зверь. Знаете, когда мы в Румынии скажем, что ехали на такой машине, то ого-го. Родственники наш шалаш подожгут от зависти. «Сейченто». Это не машина, это религия. Народ вон на каких драндулетах трясется. О, вон того, блин, обгоняй, я торчу! Болтаешься на дороге как говно в проруби, у тебя тачка с такими возможностями, а ты тянешься за ним как дерьмо собачье. Джинуля ща блеванет…
ДЖИНА. Но-но. Я еще не такая пьяная.
ВОДИТЕЛЬ(похоже, у него сейчас начнется истерика). Со стороны напавших на меня румын я подвергался постоянным унижениям, они подгоняли меня и заставляли ехать все быстрее вопреки безопасности и правилам движения. Я за рулем с пятнадцати лет. Есть у меня одна привычка: когда на встречной появляется машина, я читаю регистрационные номера, ничего не могу с собой сделать. То же самое знаки: «Гданьск 153 км» и т. п., «Илава» и т. п. Я складываю все цифры, а сумму делю на их количество. С тихой надеждой, что выйдет поровну. Когда поровну, радуюсь. Для меня это доказательство, что где-то там существует вроде как симметрия и порядок самых элементарных мировых структур. Хуже всего, когда поровну не
ПАРХА. Я ботинки сниму, окейос? Перке? Пуэртори-кос? Мартини сейченто феллатио?
ВОДИТЕЛЬ. Я молчу. Не отвечаю. Самое главное — не дать убийце себя спровоцировать.
ПАРХА. То, что я сказал по-нашему, по-румынски, значит «мерси вам большое». Давненько я свои вонючки не снимал, оооох. Сейчас как шибанет. Но мы же свои люди, так сказать, в интимном кругу, да? (Зевает, укладывается спать.)
ВОДИТЕЛЬ. Я про себя только все время повторял: ничего. Ничего. Ничего-ничего-ничего. Ничего страшного не происходит, может, даже вообще ничего не происходит, может, это даже сон, просто я еще об этом не знаю и только зря переживаю… Но этот сон мне вовсе не снился. А он уже почти заснул, уже почти засыпал, и я надеялся… я подумал…
ПАРХА. Фу, как воняет, Джина, это ты пукнула?
ДЖИНА. Я не пердела, тут уже воняло, когда мы сели.
ПАРХА. То-то и оно. Ну и вонизм. Но это не я.
ДЖИНА. То-то и оно, но факт, что и не я.
ПАРХА. Кто-то навонял, это факт. Но факт, что не я.
ДЖИНА. И факт, что я тоже нет. Если не ты и не я, то уж не знаю кто. Может, кто-то пукнул?
ПАРХА. Ах, поросенок. И ведь сидит себе тихо, как мышка, это ж надо.
ВОДИТЕЛЬ(у него начинается истерика). Чего??? ЭТО НЕ Я!
ДЖИНА. А типа кто?
ПАРХА. ТЫ! Вы! Больше некому!
ДЖИНА. Вонючка!
ПАРХА. Ну-ну, и что же ты собираешься делать с этим телефоном, а? Куда это тебе так приспичило звонить, признавайся-ка, не в полицию, надеюсь? Вот, оказывается, что ты за фрукт! Дай-ка сюда телефон, давай, говорю.
Ты за рулем, это же безумно опасно. Я наберу тебе номер, ты диктуй, а я наберу. Ой, голубчики, приезжайте, ради всего святого, быстрее! Женщина беременная! Озябшая! Беспомощная! Сидит в моей машине! Едет со мной, я ее везу! Не знаю, что я делаю! Ой, помогите! Спасите!
ЛЮДИ! Козлы злобные и недоброжелательные. Разве так можно? (Ложится с телефоном и засыпает.)
ВОДИТЕЛЬ. Ну, и тогда он наконец заснул. Я знал, что это мой единственный шанс — заговорить с этой женщиной, она ведь женщина, и поэтому в ней проступали какие-то человеческие черты, женщины ведь не могут быть совсем, изначально злыми, как мужчины, я считаю, что они — основа всего сущего, потому что им надо и ребеночка родить, и не алкоголички они, что и питало во мне надежду, вот я ее и спрашиваю: ты говорить вообще умеешь?
ДЖИНА. Знаешь, я даже училась. Да как-то ничего не вышло. Ну, не мое это.
ПАРХА(сквозь сон). Мы всего-навсего бедные честные румыны, говорящие по-польски… Мы приплыли сюда на углерудовозе «Ибупрон»… У нас нет таких елочек. Только другие деревья.
ВОДИТЕЛЬ. Это твой парень, этот?
ДЖИНА. Кто? Этот? Нет. Брат. Двоюродный. То есть что-то типа вроде любовника.
ВОДИТЕЛЬ. Храпит этот твой румын слегка, да?