Антонин Дворжак
Шрифт:
При первой же возможности Дворжак поехал в Вену навестить Брамса. Этот верный друг его и покровитель неустанно оказывал ему неоценимые услуги. Хорошо известно, какой утомительный и малоприятный труд чтение нотных корректур. Для композитора нет ничего хуже. Однако Брамс выправил все корректурные оттиски печатавшихся у Зимрока Увертюр и «Думок» Дворжака, пока тот был в Америке. Дворжак искал встречи с Брамсом, чтобы поблагодарить его. Приехав в Вену, он сразу же отправился к хорошо знакомому дому на Карлштрассе, где больше двадцати лет навещал Брамса. Композитор изменился, заметно постарел и находился в каком-то подавленном состоянии. Дворжак, стараясь его приободрить,
— Я много читал Шопенгауэра и смотрю на эти вещи по-другому, — сказал он. — Поговорим лучше о Вас. Переезжайте в Вену. Будете преподавать композицию в Венской консерватории. У Вас много детей, а у меня почти никого нет. Если Вам будет что-нибудь нужно, Дворжак, мое имущество, мое имя — в Вашем распоряжении.
Дворжак был растроган до слез и бросился обнимать грузного, по-стариковски обмякшего Брамса. А на обратном пути, когда они с женой молча брели в гостиницу, он вдруг остановился и сокрушаясь произнес: — Такой человек, такая душа, — и не верит ни во что, не верит ни во что!
Через два месяца Дворжак опять встретился с Брамсом, приехав в Вену на первое исполнение симфонии «Из Нового Света». Дирижировал Рихтер, а они с Брамсом сидели в ложе. Успех был исключительный. Дворжак вначале кланялся из ложи, потом должен был подняться на подиум. Его приветствовали как автора прослушанной симфонии и как почетного члена знаменитого венского Общества друзей музыки, основанного в 1812 году. Брамс, готовя почву к переезду Дворжака в Вену, несомненно был причастен к этому избранию и как дитя радовался оказанному Дворжаку приему.
Спустя несколько дней намечено было выступление Чешского квартета. В программе — произведения Дворжака, Брамса и Брукнера. Членам ансамбля очень хотелось видеть на концерте всех трех маститых мастеров. Дворжак решил задержаться в Вене и даже согласился отправиться с членами квартета к Брукнеру, чтобы уговорить старика появиться на концерте. Вот как Сук описывает это посещение:
«Мы застали Брукнера сидящим у письменного стола без пиджака, и у нас создалось впечатление, что этот человек совершенно погружен в свои мысли и в свою работу. Отчужденно смотрел он на нас своими невидящими, отсутствующими глазами и не сразу понял, чего мы от него хотим. Только через некоторое время он опомнился: «Вы хотите, чтобы я пришел на концерт? Я не могу этого сделать. Я столько болею, а у меня так много работы. Вот видите, я сейчас работаю над Adagio девятой (симфонии) и поэтому должен сегодня остаться дома».
Когда мы с ним расставались, он вдруг очень растрогался. В его удивительных глазах стояли слезы. В своем ватном жилете Брукнер проводил нас на улицу и, пока мог нас видеть, посылал нам поцелуи…»
Это была первая и последняя встреча Дворжаку с Брукнером, который спешил с работой, ибо знал, что скоро умрет, и действительно скончался через несколько месяцев — 11 октября 1896 года.
После венских триумфов Дворжак пожинал лавры в Англии, отправившись туда в марте 1896 года с Отилией. Англичане, как всегда, горячо его принимали. Впервые исполненный Лео Стерном виолончельный концерт вызвал бурю восторгов. Но Дворжаку что-то неуютно было на этот раз в Лондоне: в понедельник дул ветер, во вторник шел дождь, в ресторане почему-то не дали куска хорошего мяса. Дурное настроение Дворжака немного разогнал прием у Литлтонов. Возвращаясь из этой девятой по счету поездки на острова Великобритании, Дворжак говорил, что и в Англию больше никогда не поедет. Довольно с него мотаться по разным странам и городам! Он хочет сидеть в Высокой и сочинять. Разве что на денек съездит в Оломоуц, где собираются исполнять его «Св. Людмилу», или в Плзень.
Первыми сочинениями, написанными после возвращения из Америки, были два струнных квартета — ля-бемоль-мажорный (op. 105) и соль-мажорный (op. 106). В них преобладают светлые, оптимистические тона. Дворжак снова был на родине, дышал ее воздухом, слушал ее песни, и эта радость встречи запечатлелась в квартетах.
Первая часть ля-бемоль-мажорного квартета — это опять неизменная думка. Только элегический запев очень краток, и его несколько сумрачная мелодия быстро приобретает черты стремительности, бодрости и даже фанфарной призывности. В медленных частях обоих квартетов преобладают эпические настроения, а в скерцо по-прежнему играет большую роль народно-танцевальная ритмическая основа, на которой под конец развертываются большие жанровые сцены.
Квартеты эти завершают собой богатейший список камерно-инструментальных сочинений Дворжака. Далее следуют только симфонические и оперные произведения.
В 80-х и особенно 90-х годах XIX столетия очень много говорилось о программной музыке. Дворжак стал искать подходящие сюжеты для одночастных симфонических поэм и, естественно, снова обратился к Эрбену. В сборнике «Букет», откуда раньше он взял текст для «Свадебных рубашек», его внимание привлекли три баллады, образы которых, как ему казалось, хорошо могли бы быть раскрыты оркестровыми средствами выразительности.
Кстати о выражениях «могли бы быть» или «были бы». Дворжак их не выносил. Однажды он страшно рассердился на ученика, когда тот сказал «это было бы красиво».
— Разумеется, это было бы красиво, — сердито ответил Дворжак и тут же, переходя на крик, добавил: — Но главное сделать это! Иметь красивую мысль — в этом еще нет ничего особенного. Мысль приходит сама собой, и даже если она красива и велика, в этом нет заслуги человека. Но воплотить красивую мысль и создать на ее основе что-нибудь значительное — вот в этом-то и заключается самая большая трудность, и это-то как раз и есть искусство!
Так вот из эрбеновского «Букета» Дворжак выбрал три баллады — «Водяной», «Полудница» и «Золотая прялка» — и принялся на их основе сочинять симфонические поэмы. Причем Дворжак фиксировал внимание не только на сюжете. Его интересовали стихи, характеризующие внешний облик героев и их психологическое состояние. Он даже делал подтекстовки к наброскам тем. Так, в «Водяном» к теме-образу девушки выписаны стихи:
Рано девица утром встала, В узелок белье завязала: «Пойду, матушка, на запруду, Я платки себе стирать буду».А под темой матери — «Ах, не ходи, не ходи на озеро». На полях помечен метр, соответствующий размеру стихов Эрбена. Наброски диалогов тоже подтекстованы, и по ним легко проследить, как Дворжак старался приблизить музыкальную фразу к интонации человеческой речи. Здесь и ровная, спокойная речь жены, плавные ниспадающие интонации темы колыбельной, вопли и гневный приказ Водяного, образ которого очерчивается в музыке то старчески ворчливым бормотанием фаготов, то нисходящими повелительными ходами валторн. Отталкиваясь от родного чешского языка, Дворжак, естественно, всю музыкальную ткань насыщал интонациями чешской народной песенности, ибо ритм и мелодика народной песни всегда неразрывно связаны с особенностями языка.