Антонин Дворжак
Шрифт:
Сцена из оперы «Русалка». Прага, 1963
Дворжак сочинял «Русалку» с 21 апреля по 27 ноября 1900 года. Как только партитура и клавир были закончены, Национальный театр приступил к репетициям. В начале февраля почти все уже было готово, но в театре вдруг начались неурядицы, открытые выступления против главного дирижера. Всего год прошел, как в результате критических замечаний некоторых музыкальных деятелей сменилось руководство Национального театра. Тридцатисемилетний дирижер Карел Коваржовиц, назначенный главным
Симпатии Дворжака были, конечно, на стороне Коваржовица, и он очень сердился на музыкантов, срывавших уже совсем подготовленную постановку его «Русалки». К счастью, Коваржовиц оказался достаточно энергичным и сумел быстро собрать новый оркестр (из остатков старого оркестра театра организовался потом самостоятельный оркестр Чешской филармонии). А хор, увидя это, вернулся с повинной. Репетиции возобновились.
31 марта 1901 года премьера «Русалки» прошла с успехом, превзошедшим все ожидания. Особенно хороша была певица Ружена Матурова, исполнявшая заглавную роль. Начиная с этого дня «Русалка» прочно стоит в репертуаре Национального театра.
Так Дворжак, приближаясь к концу жизни, создал одну из лучших чешских опер, одержав победу и в той области музыкального творчества, в которой у него было так мало удач.
Через месяц Дворжак получил письмо от Малера, в котором тот сообщал, что хочет эту оперу поставить в Вене. С согласия Дворжака писательнице Йозе Вилл, известной под псевдонимом Йозефус Вилден, было поручено сделать немецкий перевод текста оперы. Генеральный интендант театра расщедрился и обещал выплатить Дворжаку небывало высокий гонорар. В Прагу на подпись композитору выслали соответствующее соглашение, но Дворжак почему-то не спешил его подписывать.
Малер распределил партии. На роль Русалки намечено было пригласить чешскую певицу Берту Ферстер-Лаутерер — «наилучшую из всех Татьян», как назвал ее Чайковский после пражской премьеры «Евгения Онегина». В Вене говорили о том, что премьера должна состояться в день рождения-императора. А Дворжак не возвращал подписанное соглашение.
1 мая 1902 года Йоза Вилл писала Дворжаку: «…руководство придворной оперы удивлено и пребывает в нетерпении по поводу того, что подписание соглашения так необычайно затягивается — нельзя ли это быстрее привести к завершению?»
Дальше история венской постановки «Русалки» продолжения не имеет. Затеянная Малером она почему-то так и не была осуществлена. А роль в ней Дворжака, всегда так мечтавшего о продвижении своих опер на зарубежные сцены, непонятна и загадочна.
При жизни композитора «Русалка» за рубежом нигде не ставилась. Немецкий перевод текста, сделанный Йозой Вилл, тоже был напечатан уже после смерти Дворжака, параллельно с чешским текстом при издании клавира в Праге фирмой Урбанка.
Утром на следующий день после пражской премьеры «Русалки» Дворжак появился в дирекции театра. Он был в очень хорошем настроении, и золотистые искорки сверкали в его темных глазах из-под надвинутого на лоб котелка. Увидев Квапила, он бросился к нему:
— Давайте скорее, скорее какое-нибудь новое либретто!
— У меня нет его, маэстро, — как провинившийся школьник, смущенно ответил Квапил, невольно отступая от надвигавшейся на него массивной фигуры. Но Дворжак не унимался:
— Давайте что-нибудь свеженькое, пока у меня есть желание! С хорошей ролью для Матуровой! — кричал он, прижимая Квапила к стене, и отпустил беднягу только тогда, когда тот пообещал не откладывая приняться за работу.
Закат
14 апреля 1901 года Прагу облетела сенсационная весть: Антонин Дворжак и Эмиль Фрида (Ярослав Врхлицкий) назначены бессменными членами Верхней палаты австрийского парламента.
Опытные политики понимали, что Габсбурги сделали это лишь для того, чтобы продемонстрировать чехам свою добрую волю, показать, как высоко они ценят чешскую культуру и ее деятелей. На протяжении трех столетий «Габсбургской ночи» уже не раз бывало так, что вместо удовлетворения серьезных требований народа о предоставлении свободы и независимости, австрийские власти старались небольшими знаками внимания и мелкими уступками притушить возникавшее брожение, чтобы все было спокойно и не расшатывались устои империи. Всем хорошо было известно, что Дворжак принимал в общественной жизни весьма незначительное участие, и потому ожидать чего-нибудь существенного от его деятельности в парламенте, конечно, не приходилось.
Дворжак и сам был смущен оказанной ему честью, особенно когда ему сказали, что он первый музыкант, который войдет в так называемую Палату господ. Но делать было нечего. 14 мая Дворжаку и Врхлицкому надлежало прибыть ко двору, чтобы принести присягу и принять участие в первом заседании. Дворжак с женой поехали в Вену. Дворжак был взволнован, нервничал и от этого больше, чем обычно, казался странным. Проезжая красивую местность с прудами, Врхлицкий обратил внимание на тучи комаров, висевшие в воздухе. Дворжак будто не слышал слов Врхлицкого, ничего не ответил и сосредоточенно молчал. А уже в Вене, направляясь в дом Йозефа Главка, где им предложили остановиться, он вдруг совсем не к месту произнес: «Это они из этой воды!»
14 мая был не легкий день для Дворжака.
Чувство законной гордости, любопытство, чувство, похожее на страх перед тем неведомым, что ждало его за закрытой дверью зала заседаний, огорчение оттого, что в холле пришлось расстаться с женой, — все перемешалось в его душе, когда он с Врхлицким очутились в здании парламента. Какой-то голос шептал ему: брось все, уйди. Что тебе здесь делать? Но Дворжак взял себя в руки, привычным, легким движением провел рукой по топорщившимся усам и шагнул за порог. Оба они с Врхлицким были одеты во фраки. Белизной сверкали перчатки на руках. А на шее у каждого, на красной шелковой ленте, висела почетная награда — большая золотая медаль «За литературу и искусство».
После обычных формальностей, новых членов представили двум президентам Палаты (одним из них был князь Виндишгрец) и лидерам четырех группировок. Дворжак покорно позволял вести себя то в одну сторону, то в другую, судорожно ухватившись за руку графа Франтишка Туна, и не проявлял никаких эмоций. Затем Дворжака подвели к его месту на последней скамье правого крыла. Пока не зазвонил колокольчик, возвещавший начало заседания, Дворжака не оставляли одного. К нему подходили графы, бароны, князья, объяснялись в любви, заверяли, что принадлежат к числу поклонников его музы, выражали удовольствие по поводу того, что видят его в своей среде. Вокруг Врхлицкого также теснились аристократы. Появление в Верхней палате парламента двух чешских бородачей, не имевших ни знатной родословной, ни чинов; ни богатства, было настоящим событием в среде людей, упорно отстаивавших исключительность своих наследственных прав. Все пришли в возбуждение, и не таясь, не пряча иронических улыбок, говорили о том, что им интересно будет послушать, как музыкант и поэт станут обсуждать проекты законов.