Анж Питу (др. перевод)
Шрифт:
Пьяные солдаты и обезумевшие офицеры подняли в воздух шляпы и шпаги, выкрикивая: «Да здравствует король! Да здравствует королева! Да здравствует дофин!»
Оркестр заиграл «О Ричард, мой король!». Намек, заключавшийся в этой мелодии, был столь прозрачен, она так соответствовала всеобщему настроению, так верно передавала дух пиршества, что, как только зазвучала музыка, все в один голос запели.
Придя в восторг, королева напрочь забыла, что находится среди пьяных. Удивленный король с присущим ему здравым смыслом понимал, что здесь ему не место, что, находясь здесь, он кривит душой, однако этому слабому человеку польстило,
Шарни, на протяжении всего обеда пивший только воду, увидев короля с королевой, побледнел и встал; он надеялся, что обед пройдет в их отсутствие и поэтому мало что будет значить – потом можно будет от всего отказаться, все опровергнуть, однако они явились, и это уже была история.
Ужас его усилился, когда он увидел, что брат его Жорж подошел к королеве и, встретив одобрительную улыбку, стал что-то ей говорить.
Шарни находился слишком далеко и слов не слышал, однако, судя по жестикуляции брата, тот обращался к королеве с какой-то просьбой.
Выслушав молодого человека, королева в знак согласия кивнула, после чего отцепила от своего чепца кокарду и протянула ее Жоржу.
Шарни вздрогнул, вытянул вперед руки и чуть было не закричал.
Кокарда, которую королева отдала своему опрометчивому кавалеру, была даже не белой, не французской. Это была черная австрийская кокарда – символ вражеской державы.
На этот раз королева поступила не просто неосмотрительно – она совершила предательство.
Но эти несчастные фанатики, которых господь решил погубить, оказались до такой степени безумны, что когда Жорж показал им черную кокарду, те из них, кто имел белую кокарду, отбросили ее, а имевшие трехцветную – растоптали ногами.
Всеобщий восторг достиг таких размеров, что августейшие гости фландрского полка возвращались в свои покои, подвергаясь опасности быть задушенными в объятиях и чуть ли не наступая на тех, кто становился перед ними на колени.
Все это было не чем иным, как обычным французским сумасбродством, которое французы всегда готовы простить, если оно не выходит за пределы обычной восторженности, но на сей раз собравшиеся очень скоро вышли за эти пределы.
Разве истые роялисты, обласкивая таким манером своего короля, не задевали тем самым нацию?
Ту самую нацию, именем которой королю доставлялось столько неприятностей, что оркестр имел полное право заиграть:
Ну кто не огорчал своих любимых?Под эту мелодию король, королева и дофин и покинули зал.
Едва они вышли, как сотрапезники, воодушевляя друг друга, стали превращать пиршественный зал в город, взятый штурмом.
По знаку г-на Персеваля, адъютанта г-на д’Эстена, рожок затрубил сигнал атаки.
Атаки на кого? На отсутствующего врага.
На народ.
Этот сигнал столь сладок для французского уха, что собравшиеся тут же приняли версальский театральный зал за поле битвы, а прекрасных дам, наблюдавших из лож милый их сердцам спектакль, – за врага.
Из сотни глоток вырвался крик: «На приступ!», и штурм лож начался. Правда, атакующие выглядели при этом до такой степени не грозно, что атакуемые протягивали им руку помощи.
Первым взобрался на балкон гренадер фландрского полка. Г-н де Персеваль, вырвав у себя из петлицы крест, наградил им героя.
Правда, крест был Лимбургским – из тех, что и за награду-то почти не считаются.
Все это происходило под австрийскими цветами и сопровождалось бранными выкриками в адрес национальной кокарды.
Кое-где уже слышались глухие, зловещие возгласы.
И, несмотря на то что их заглушали вопли поющих и атакующих, рев горнов, эти угрожающие возгласы были услышаны стоявшими у ворот людьми, которые сначала удивлялись, потом стали негодовать.
И за пределами дворца – на площади, а затем на улицах – стало известно, что белую кокарду заменила черная, а трехцветная попирается ногами.
Стало известно, что некий отважный офицер национальной гвардии, несмотря на угрозы не снявший трехцветную кокарду, был тяжело искалечен прямо в королевских покоях.
Впоследствии ходили неясные слухи о другом офицере: печально и недвижно стоял этот верный и бесстрашный солдат у входа в громадный зал, превращенный в цирк, где неистовствовали безумцы, смотрел и слушал, не прячась от посторонних взглядов, покоряясь воле большинства, принимая на себя вину за чужие ошибки, за все бесчинства армии, представленной в этот роковой день офицерами фландрского полка. Имя этого единственного разумного человека среди толпы умалишенных так и не было произнесено, но даже если б его и назвали, никто бы не поверил, что граф де Шарни, фаворит королевы, готовый отдать за нее жизнь, и был тем, кто болезненнее всех переживал то, что она натворила.
Что же до королевы, то она вернулась к себе буквально ошеломленная волшебством разыгравшейся сцены.
Вскоре ее окружила толпа придворных льстецов.
– Вот видите, – говорили ей, – каковы подлинные настроения в ваших войсках. Теперь вы понимаете: вам говорят о приверженности народа идеям анархии, но разве могут выстоять эти идеи против того яростного пыла, с каким французские солдаты защищают монархию?
А так как эти слова отвечали тайным желаниям королевы, она позволяла химерам баюкать себя, не замечая даже, что рядом с нею нет Шарни.
Между тем шум понемногу стал утихать: сон разума потушил все пламя безумия, все пьяные фантасмагории. Король, зайдя к королеве перед тем, как улечься спать, бросил весьма мудрое замечание:
– Завтра увидим.
Какая неосторожность! Для всех эти слова представляли собою мудрый совет, но в той, кому они были адресованы, пробудили заглохший было источник сопротивления и подстрекательства.
– В самом деле, – прошептала королева, когда супруг удалился, – пламя, вспыхнувшее сегодня вечером во дворце, за ночь охватит Версаль, а завтра разгорится пожаром по всей Франции. Всех этих солдат и офицеров, которые так горячо выражали сегодня свою верность, назовут бунтовщиками, предателями нации. Губители родины станут величать знатнейших из этих аристократов мелкими прислужниками Питта и Кобурга [185] , приспешниками властей, дикарями, северными варварами.
185
Кобург – князь Фридрих Кобург – Заальфегд (1737–1815), главнокомандующий австрийскими войсками против французов в 1793–1794 гг.