Анжелика и дьяволица
Шрифт:
— В данном случае это он за мной следует, — сказала Анжелика, которую начинало все это сильно раздражать. — Только смотрите, не сделайте подобного намека при нем, а то ваша шевелюра сразу же окажется на его поясе, и поделом. У вас злой язык, и вам лучше было бы остаться при королевском дворе, а не заниматься сплетнями здесь, у нас, в дебрях Америки… Кроме того, я не знаю, полностью ли вы отдаете себе отчет в своих словах, но они оскорбительны для меня и моего мужа… И для вашей безопасности было бы лучше, чтобы ему об этом не стало известно…
— Полноте, я ведь шутил!
— Ваши шутки довольно сомнительного свойства…
— Как вы обидчивы, — сказал маркиз. — Полно, Анжелика, что я такого сказал… Все это дело выеденного яйца не стоит… Почему вы так серьезно ко
— Ах! Как все это в вашем стиле! Вы меня выводите из себя и после этого великодушно пытаетесь меня утешить и советуете мне видеть жизнь в розовом свете…
— Такой уж он есть. Что вы от него хотите? Приходится его терпеть, — сказала Марселина, войдя в комнату. — Точно как его сын. Избалованный врунишка и балаболка! Сущий ребенок. Что вы от него хотите! Злюка, плутоватый, не ведает, что творит, как все дети. Вредный, но забавный. Ему прощаешь потому, что он не трус, хотя и избалован. В душе-то он не злой. Если врет, то по мелочам…
Она продолжала в том же духе, и было непонятно, кого она при этом имеет в виду — отца или сына.
Марселина была высокого роста, хорошо сложена и гораздо менее мужеподобна, чем ранее представлялось Анжелике. А также более благовоспитанна. Густые каштановые волосы начинали серебриться на висках. Они контрастировали с ее загорелым, немного красноватым лицом, дышавшим молодостью и здоровьем. Становилось понятно, почему истосковавшиеся по ласкам искатели приключений испытывали желание отдохнуть на ее пышной груди и, соприкоснувшись с ее заразительной бодростью, вновь обрести вкус к жизни, будучи даже беднее, чем библейский Иов…
Марселина, эта бедная сирота, несколько раз выходившая замуж и остававшаяся вдовой, родившая столько детей и брошенная их отцами, создавала свой очаг, используя малейшую травинку. На ее долю пришлось столько несчастий, что ей впору было наложить на себя руки. А она в своей жизни старалась видеть лишь везенье и счастье. Она могла давать людям радость, подобно тому, как продавала им свои мидии или свой уголь.
— Другие дети у меня серьезные и немного простоватые, — объяснила она Анжелике. — Ну, это понятно! Их отцы ведь не были губернаторами… А от моего младшенького все время голова кругом идет. И это полезно… Если голова не работает, то становишься глупым. Когда приезжает его отец, то вообще творится что-то невообразимое. К концу лета, можете не сомневаться, здесь сплошное смертоубийство. Он может вообще целый город перевернуть вверх дном. О, ляля!.. Я им просто восхищаюсь! Не знаю, как это ему удается находить столько способов, чтобы всех задевать, никого не оставлять в покое… Это целое искусство, говорю я вам… Я бы так не смогла. Вообще я не, могу причинять людям зло, в этом мое несчастье.
Говоря все это, она внимательно разглядывала Анжелику. Наконец она сказала:
— Ну, все в порядке! Я рада, вы достойны его, хочу я сказать. Вы та женщина, которая ему нужна. Кому? Графу де Пейраку, черт возьми! Меня это беспокоило. О вас столько рассказывали. Говорили, что вы очень красивая. Даже слишком красивая. Это меня пугало. Очень красивые и при этом благородные женщины часто оказываются потаскухами. Он был здесь у нас еще вначале, когда разведывал, до того, как привез вас из Европы. Это особый человек.., как это сказать.., других таких не бывает. Он выше всех, выше даже, чем вот этот, — сказала она, показав без стеснения на Виль д'Авре. — В нем есть что-то такое, из-за чего у всех без исключения женщин возникает желание, чтобы он хотя бы немного проявил к ним интерес, ну, скажем, просто посмотрел на них.., так, как он умеет смотреть. Это очень странное ощущение: сознаешь, что он на тебя смотрит, и сразу становишься чем-то, кем-то особым.., или, скажем, он улыбнулся тебе, произнес лишь одну фразу, например, такую: «У вас, Марселина, очень милый дом. Вы дали ему душу…» И после этого ты растешь в собственных глазах… Говоришь себе: «Да, правда, я дала душу своему дому, и люди это чувствуют…» Я думала, что не существует женщины, которая могла бы стать женой такого человека. Женщина может быть ему нужна лишь
Анжелика с первых слов поняла, что Марселина говорит о Жоффрее. И нескрываемый энтузиазм, с которым эта женщина выражала свои мысли, доставил ей такую радость, что она едва сдерживала слезы на глазах. И она увидела ЕГО здесь, когда он сюда приехал, одинокий, брошенный близкими, изгнанный из королевства из-за единственного греха: он обладал незаурядным умом и величием души. И сердце Анжелики наполнилось любовью и тоской по нему. Она была тогда далеко отсюда, во Франции. Ее преследовали, как дикого зверя. А он был здесь, потеряв надежду когда-нибудь снова ее увидеть. Оба были несчастны, так как думали, что никогда уже не смогут найти утешения на этой земле. Чудо, которое вновь их соединило, приняло вдруг неземные размеры. Увидев слезы в глазах Анжелики, Марселина с беспокойством замолчала.
— Извините меня, — сказала Анжелика, вытирая ресницы. — То, что вы говорите, так задевает меня за сердце! Я не могу выразить, как ваши слова меня тронули. И кроме того, я испытываю сейчас такое беспокойство о муже.
— Все образуется, — сказала Марселина с добротой в голосе.
— Господин губернатор мне все рассказал. Вы хотите встретиться с мужем на берегу моря, но вы не можете продолжать ваше путешествие из-за раны на ноге… Наберитесь терпения! Может быть, мы сможем скоро что-нибудь о нем узнать. Мой сын Лактанс сейчас в Тормантине, он повез туда товары. Вернется он завтра или послезавтра, если он видел там господина де Пейрака, то он нам об этом скажет.
Эта новость несколько успокоила Анжелику.
От Марселины поистине исходило нечто животворное и вселяющее уверенность. Особенно после того, как она сказала: «Все образуется».
Они весело перекусили пирогом с дичью, запивая его сидром.
Виль д'Авре прочел Анжелике письмо, которое он посылал в Квебек, чтобы сообщить о недостойном поведении братьев Дефур. Письмо начиналось так:
«Ваше превосходительство!
Я, как и ранее, не имею причин быть довольным поведением господ Дефур. Тот, что недавно вернулся из Франции, ведет себя по отношению ко мне столь же непочтительно, как и трое других. Все они совершенно распустились из-за длительной свободы от всяких обязательств и привычки самим определять свою линию поведения, каковая достойна сожаления и свойственна тем, кто проживает в приморских провинциях Акадии, и каковая перенята ими от индейцев… Посему необходимо держать столь опасных людей под наблюдением, о чем я имел честь сообщить вам еще в прошлом году…» и т, д.
К ним подошли некоторые из детей Марселины и представились. Старшая дочь, Иоланда, была такая же крупная, как и мать, но не обладала ее природной женственностью.
— Это настоящая бой-баба, — с гордостью сказала о ней Марселина. — Она может одним ударом кулака свалить мужчину с ног.
Анжелика тайком спросила маркиза, которые из них являются отпрысками братьев Дефур.
— Точно не знаю, — ответил он. — Единственное, в чем я уверен, что таковые среди них имеются. Я это чувствую.
Вдруг их внимание привлекла точка, появившаяся далеко на горизонте. Это был какой-то корабль. Все вышли из дома.
Иоланда спросила, нужно ли начинать снимать котлы, чтобы идти прятаться в лес.
— Нет, — сказал маркиз. — Теперь я разглядел, с кем нам предстоит иметь дело. Это фламандская посудина этих презренных пьяниц братьев Дефур. Значит, они все четверо будут здесь в день Святого Этьена. И может быть, Александр!
Он потер себе руки.
— Ха! ха! Я заставлю их пропеть молитву. Анжелика ничего не сказала и внимательно посмотрела на него.