Анжелика и ее любовь
Шрифт:
– Я провожу тебя, хозяин, – сказал он.
Но ему было не по себе, так как он по опыту знал, что Джеффа-эль-Халдун способен взглядом проникать в его мысли.
И действительно, взгляд хозяина был устремлен туда, куда только что смотрел он сам. Поймет ли Джеффа-эль-Халдун, что он, Абдулла, там видел и что, несмотря на окружающий их холод, зажгло в его крови львиный жар?
– Неужели тебе так не терпится прибыть в Америку, Абдулла? – спросил граф.
– Здесь или там – какая разница, – мрачно пробормотал мавр. – Ля-илляхи-илла-Алла-ва-Мухаммед-расулу-Алла note 16 …
Note16
Нет
Вытащив из своей джеллабы note 17 маленький мешочек, он взял оттуда щепотку какого-то белого вещества и помазал им себе лоб и щеки. Рескатор наблюдал за ним.
– Откуда такая меланхолия, старина, и к чему этот карнавал?
Белые зубы мавра сверкнули в улыбке.
– О, господин, ты очень добр – ты обращаешься со мной, как с равным. Да сохранит меня Аллах от твоей немилости, и если мне суждено погибнуть, я молю его даровать мне смерть от твоей руки. Ибо в Коране сказано: «Если хозяин отрубит голову своему рабу, тот попадет в рай…»
Note17
Род длинной, широкой рубахи.
И, просветлев лицом, Абдулла последовал за своим высокочтимым хозяином. Но вместо того, чтобы подняться на мостик, Рескатор спустился на несколько ступенек и по узкому настилу пошел на бак.
Абдулла вздрогнул всем телом. Стало быть, хозяин опять разгадал его мысли. Он следовал за своим господином со смешанным чувством нетерпения и страха перед неизбежным. Ибо теперь он знал – его смерть близка.
Глава 17
На баке протестантские женщины стирали белье. Их белые чепчики походили на стаю чаек, сгрудившихся на узкой полоске берега. Подойдя к ним ближе, Рескатор принялся отвешивать учтивые поклоны госпоже Маниго, госпоже Мерсело, старой деве тетушке Анне, чью эрудицию в области математики он уже успел оценить, кроткой Абигель – она при этом тотчас же залилась краской – и наконец молодым девушкам, которые не осмеливались поднять на него глаза, и выглядели точь-в-точь как смущенные воспитанницы монастырского пансиона.
Затем он прошел к грот-мачте и, встав к ней лицом, начал делать счисление по солнцу и своему секстанту.
Вскоре он почувствовал: за его спиной стоит ОНА.
Он обернулся.
Побледнев от сделанного над собой усилия, Анжелика выпалила:
– Вчера я сказала вам страшные слова. Я так испугалась за моего ребенка, что была сама не своя. Я хочу извиниться перед вами.
Поклонившись ей, он ответил:
– Благодарю вас за любезный поступок, хотя в нем нет ни малейшей нужды. Вам подсказало его чувство долга, однако он не может стереть ваши вчерашние слова, которые, впрочем, имели одно несомненное достоинство – они по крайней мере были искренни. Поверьте, я прекрасно вас понял.
Она бросила на него странный взгляд: в нем были одновременно и боль, и гнев.
– Вы совсем ничего не поняли, – вздохнула она.
И опустила веки, словно бесконечно устала.
«Раньше она никогда так не осторожничала, – подумал он. – Раньше она дерзко смотрела вокруг, даже когда ей бывало страшно. Признаться, этот взмах ресниц весьма впечатляет, но что за ним стоит: светское лицемерие или гугенотская скромность? Как бы то ни было, одно в ней осталось неизменным: она по-прежнему излучает здоровье и силу, как солнце пышет жаром в летний день. И, черт побери, у нее очень красивые руки».
Под его пронизывающим взглядом
Ей хотелось возразить ему, но ни время, ни место не подходили для серьезного разговора. Стирающие женщины глазели на них, матросы тоже – впрочем, эти всегда не спускали глаз с капитана, когда он появлялся на палубе.
Несколько раз, с самого утра, Анжелика хотела пойти к нему и поговорить. Но ее удерживали смешанные чувства гордости и страха. И сейчас ее опять парализовал страх, и она в смущении потирала свои оголенные для стирки руки, которые ласково пригревало солнце.
– Девочка оправилась? – спросил он.
Она ответила утвердительно и решила, что ей лучше уйти и вернуться к своей лохани.
Вот так! Такова жизнь. Надо стирать белье. Ничего не поделаешь, если это ужаснет утонченного господина де Пейрака, злясь, говорила себе Анжелика. Может быть, видя ее сейчас, он поймет, что ей гораздо чаще приходилось заниматься тяжелой работой, чем танцевать на балах при дворе, и что если мужчина хочет сохранить женщину во всей ее красе и обольстительности и притом для себя одного, то ему следует хоть немного постараться, чтобы ее защитить.
Он дал ей понять, что они стали чужими друг другу. Возможно, придет день, когда они станут врагами. Ее все больше бесила его равнодушная снисходительность, его стремление унизить ее. Если бы их встреча произошла на берегу, она наверняка постаралась бы уехать от него подальше, чтобы доказать, что она не из тех женщин, которые цепляются за мужчину, если он их отвергает.
«К счастью, – говорила она себе, изо всех сил растирая щеткой белье, – мы плывем на корабле и не можем убежать друг от друга».
Она страдала и в то же время была счастлива – ведь он был здесь, во плоти и крови. Видеть его, говорить с ним – это уже чудо. Значит, будут и другие чудеса…
Поднимая глаза, она видела его спину, его плечи, обтянутые бархатным камзолом, перехваченную кожаным поясом талию, серебряную рукоять пистолета, выглядывавшую из кобуры на боку.
Это был он! Ах, какая мука знать, что он так близок и чувствовать, что он так далек! «И все-таки у его груди я когда-то спала, в его объятиях стала женщиной. В Кандии, зная, кто я, он держал меня за плечи и говорил со мной с чарующей нежностью. Но в Кандии я была другой, не такой, как сейчас. Как могла я противиться злу, которое причинила мне жизнь.., которое причинил мне король? Он обвиняет меня в том, что я будто бы стала королевской любовницей и под этим предлогом презирает и отвергает меня. А между тем, когда я боролась против короля, он обнимал других женщин! Я помню, какая слава шла о нем в Средиземноморье. Он не очень-то тосковал обо мне. А теперь я ему мешаю. Он тоже предпочел бы, чтоб я умерла на самом деле, когда в пустыне меня укусила змея. Но я не хотела умирать! Не больше чем он! Так что в этом мы похожи. И мы были мужем и женой. Соединенными навсегда „в счастье и в горестях“, хотя нам и пришлось расстаться. Нет, невозможно, чтобы все это ушло без следа, чтобы наша любовь не возродилась, раз мы оба живы».
У нее начали болеть глаза – так пристально она на него смотрела.
Каждое его движение настолько волновало ее, что она вся дрожала.
– Вы так трете белье, что даже взбили пену, – пробурчала госпожа Каррер, делившая с ней лохань. – Можно подумать, что у нас есть мыло!
Анжелика ее не слышала.
Она смотрела, как он поднимает секстант, поворачивает закрытое маской лицо к горизонту и что-то говорит боцману. Вот он повернулся, опять подошел к женщинам и, метя палубу пером шляпы, поклонился им с таким изяществом, словно перед ним были придворные дамы. Он обратился к Абигель, но они стояли слишком далеко, чтобы Анжелика могла разобрать, о чем они говорят. К тому же их слова относил ветер.