Анжелика. Война в кружевах (Анжелика и король)
Шрифт:
— Тише! Тише! — сказал Филипп. — Не надо волноваться.
Он положил руку на ее влажный лоб и стал тихонько гладить ее по голове, шепча нежные слова, которые Анжелика едва слышала, но мягкий шелест которых успокаивал:
— Спокойно! Спокойно! Все в порядке! Смелее, моя хорошая…
«А ведь он впервые ласкает меня, — подумала Анжелика. — Он подбирает для меня те же слова и жесты, что и на псарне или в конюшне для суки или кобылы, которые должны разродиться. Почему бы и нет? Кто я сейчас, как не жалкий загнанный зверь… Говорят, что он может часами терпеливо сидеть рядом со своими питомцами и успокаивать их, и за это самые злобные псы лижут
Филипп был тем человеком, от которого Анжелика могла бы в последнюю очередь ждать помощи в такой час. Но надо признать, что маркиз дю Плесси-Бельер не переставал ее удивлять. Его рука дарила покой, возвращала силы.
«Неужели он думает, что я не могу родить ребенка? Я ему покажу, на что способна. Он не услышит ни единого крика!»
— Вот так, хорошо! Хорошо! — повторял Филипп. — Ничего не бойся… Эй, вы, неповоротливые неумехи, помогите ей хоть немножко. Что стоите столбом?
Он обращался к повитухе и ее помощницам, как к слугам на псарне.
В полузабытьи последних, самых тяжелых минут родов Анжелика обратила взор к Филиппу. Ее глаза, обведенные темными кругами, расширившиеся от боли и подернутые легкой пеленой, казались такими трогательными… И он вспомнил то, что так давно стремился изгнать из своей памяти. Эта женщина, которая казалась ему средоточием честолюбия, жестокости и корысти, бывает очень слабой? Это был взгляд из прошлого, взгляд той девочки в сером платье, которую он держал за руку, с издевательским смехом представляя своим друзьям: «Вот баронесса Унылого Платья».
Филипп сжал зубы. И отгородился рукой от этого взгляда.
— Ничего не бойся, — повторил он, — теперь ничего не бойся…
— Мальчик, — сказала акушерка.
Неодолимый сон давил на веки. Но она искала глазами Филиппа.
— Какой же он страшненький, — отозвался Филипп.
Мамаша Корде решительно возразила:
— Великолепный ребенок! Сразу видно, что господин маркиз не привык видеть новорожденных младенцев!
Анжелика смежила веки, ее глаза наполнились слезами. Ноги часто дрожали, и она никак не могла справиться с этой дрожью. Она ненавидела Филиппа. Он был таким жестоким и мстительным. Нельзя надеяться на такого человека. В этой жизни она так и будет одинока!
Родильница позволила переложить себя на постель, на душистые простыни, согретые грелками.
У нее больше не было сил сражаться со сном.
— Вы засыпаете? — с удивлением спросил Филипп.
Она несколько раз открывала глаза. Он все еще был рядом, заботливый и далекий, как голубой архангел.
Только впервые взяв младенца на руки, Анжелика поняла, как много значит для нее это новое существо.
Малыш был красив. Его плотно запеленали в льняные пеленки, окаймленные атласной вышивкой, которые крепко держали ручки и ножки мальчика и образовывали вокруг его головы своеобразный капюшон. Разглядеть можно было только бело-розовое, словно фарфоровое, личико с глазками неопределенного голубого цвета, которые скоро должны были обрести прозрачную сапфировую синеву глаз его отца.
Восхищенные кормилица и служанки наперебой хвалили мальчика, повторяя на все лады, что он светленький, как цыпленок, и пухленький, как амур.
«Этот ребенок вышел из моего чрева, — думала Анжелика, — и это сын не Жоффрея де Пейрака! Я смешала мою кровь, которая принадлежала только ему, с чужой кровью».
Она вдруг увидела в этом младенце плод своей измены, которая завершилась
Но разве не к этому она стремилась?
И она зарыдала.
— Я хочу видеть Флоримона и Кантора, — выкрикивала она. — Приведите моих сыновей. Умоляю вас…
Они вошли. Подошли к кровати, и Анжелика вздрогнула, увидев, что они одеты в одинаковые черные бархатные костюмчики. Два мальчика, такие разные и такие похожие, с матовой кожей и густыми волосами, ниспадающими на большие воротники из белого кружева. Братья держались за руки — жест, привычный для них с раннего детства. Казалось, они черпали друг у друга силы, чтобы смело идти по нелегким дорогам судьбы.
Они учтиво приветствовали всех, кто находился в комнате, и аккуратно присели на табуреты. Необычная картина — мать, разметавшаяся на простынях — произвела на мальчиков сильное впечатление.
Анжелика заставила себя подавить рыдания, сжимавшие ей горло. Нельзя пугать сыновей.
Она спросила у детей, видели ли они своего новорожденного брата. Да, видели. Что же они о нем думают? По всей видимости, они вообще о нем не думали. Но, переглянувшись, Кантор и Флоримон в один голос заявили, что младенец — «прелестный херувим». Результаты совместных усилий четырех наставников приносили свои плоды. Конечно, воспитание прутом и линейкой тоже сыграло определенную роль, но прежде всего на перемены в поведении мальчиков повлиял склад их ума, способность отвечать вызовам судьбы. Они пережили голод, холод и страх и, казалось, научились приспосабливаться к любым условиям. Им открыли двери, ведущие на просторы полей, — и они тотчас принялись прыгать и скакать, превратившись в необузданных сорванцов. Им навязали богатые костюмы, велели кланяться и говорить комплименты — они стали образцовыми маленькими сеньорами.
Анжелика впервые обратила внимание на эту врожденную гибкость характеров. «Бедность учит приспосабливаться!»
— Кантор, мой трубадур, спойте нам какую-нибудь песню!
Мальчик сходил за гитарой и взял несколько вступительных аккордов.
Бьют барабаны. Это на бал Король своих дам созывает, И та, кого первую он увидал, Сердце его пленяет.«Ты любил меня, Жоффрей. А я тебя боготворила. Почему ты любил меня? Потому что я красива?.. Ты ведь так любил красоту… Еще одна красивая вещь в твоем отеле Веселой Науки… Но меня ты любил не только за красоту! Я знала, я чувствовала это, когда твои сильные руки сжимали меня в своих объятиях и заставляли стонать… Ведь я была почти ребенком… но ребенком искренним. Наверное, ты любил меня именно за это…»
Король у маркиза спросил: «Кто она? Я жду от тебя ответа». Маркиз отвечает: «Моя жена Дама прекрасная эта».Моя жена…
«Сегодня ночью так называл меня светловолосый маркиз с непроницаемым взглядом. Я больше не твоя жена, Жоффрей! Он получил на меня все права. И твоя любовь удаляется от меня, как лодка, плывущая по течению, а я остаюсь одна на холодном берегу. Никогда больше! Никогда!.. Как трудно выговорить это „никогда“… признаться, что ты стал тенью даже для меня».