Апатрид

Посвящается Натали…

Где та грань человеческого сознания, которая отделяет нас от сверхъестественного? Такой вопрос не раз возникал в умах человека на стадии познания чего-то незнакомого, неизведанного, неподвластного нашему пониманию. Порой, сталкиваясь с таинственным, мы для простоты понимания обволакиваем это нечто во что-нибудь более понятное для нашего разума и которое поддается объяснению на уровне тех познаний, приобретенных человечеством, заполняющих наш мозг, но заметьте, всего на 16% его реальных возможностей. Мы не знаем всего, что нами руководит, ведет по жизни, убивает, дает жизнь, делает неуязвимым и наоборот – подверженным всем несчастьям…

Пишу эти строчки описания жизни обычного человека, рожденного обычной матерью, должному прожить обычную жизнь. Но нет… Порой написанное кажется таким

нереальным, фантастическим, – но это реальная жизнь человека, который волею судьбы или как там по-настоящему называются неведомые силы, оказался на розе ветров фортуны, и выживает, несмотря ни на что…

Все события, описанные в этой книге, – реально происходили в жизни героя повествования. Изменены только имена и фамилии, чтобы не навредить тем людям, которые, тесно связаны с этими событиями, и не навлечь на них каких-либо бед…

Стояла осень 1969-го года. Обычное для старого Баку время – с завывающими ветрами, обломанными ветвями старых тополей и ив, посаженных вдоль улиц, оборванными линиями электропередач, из-за чего часто по вечерам не бывало освещения. Старые купеческие дома, выстроившись в ряд своими причудливыми формами в стиле барокко, создают длинную, с одиноко стоящими у ворот домов «москвичами» и «жигулями», улицу. Точильщики ножей и сборщики старья, как муэдзины*, тягуче выкрикивая – «… старый хлеб…!!! ножи…!!! старые вещи…!!!», уныло бредут по улице, изредка заворачивая во дворы на оклики жителей домов. «Итальянские*» дворы в этих домах с причудливыми деревянными лестницами, уходящими куда-то на верхние этажи и опоясывающими весь внутренний периметр дома.

Натянутые бельевые веревки с простынями и наволочками, напоминающими надутые паруса бригантин и рыбацких шхун. Внутри двора в одной из квартир, в входную дверь которой упирается одна из змеевидных лестниц, тускло горит свеча, слегка оттеняя играющими бликами огня углы большой комнаты. За круглым, покрытым накрахмаленной белой скатертью, столом в центре комнаты сидят трое: восточная женщина лет 25–30, мужчина примерного такого же возраста и ребенок-мальчик лет пяти с кучерявыми взъерошенными волосами. Отблики пламени вырывают из кромешной темноты то скудную обстановку комнаты, то лица людей.

– Дядя Фархад, спасибо за тетради, – произнес пацан, гладя рукой разлинованные строчки чистых листков с каким-то плохо скрываемым чувством детского восторга.

– Не стоит, это чтобы ты хорошо учился, – сконфужившись от возникшей ситуации, пробормотал мужчина.

– Он будет у нас хорошо учится. Ему еще два года до школы. Читать мы уже умеем, остается письмо, теперь он будет учится писать, да, Арсен? – сказала темноволосая, красивая женщина с чувством гордости за сына, перечитывающим все газеты у соседа, – дяди Толи с первого этажа.

– Арсенчик, теперь дядя Фархад будет жить с нами, и ты можешь называть его папой, хорошо? – выдохнула женщина, как будто скидывая тяжелую ношу.

Баку. 1969 год. Начало этой обычной, и в то же время непостижимой для простого ума, истории человека, волею судьбы оставшимся ненужным между границами нескольких, некогда родных ему, государств…

Родители устроили Арсена в детский сад. Общительный и любопытный, он своим пытливым умом создавал немало проблем воспитателям. Однажды какая-то из них в назиданье другим детям и огромным желанием наказать его за проделки, заперла пацана в помещение для раскладушек. Там было темно и страшно ему, наверное. Его заперли перед полуденным сном и забыли. Вспомнили, когда Аида пришла его забирать после работы. Открыв дверь, воспитатель увидела забившегося в угол ребенка, с лицом, залитым слезами и держащим кулачки около подбородка. На все вопросы и слова он что-то мычал в ответ и широко раскрыв рот, пытался что-то сказать. Слов не было… Говорить, страшно при этом заикаясь, он стал месяца через два после многочисленных визитов к знахаркам и врачам-логопедам. Воспитателя уволили, но Арсен до десятого класса в школе страшно мучился с устной речью на уроках и сильно комплексовал в кругу своих сверстников.

Старый Баку амфитеатром расположился вокруг Апшеронской бухты на склоне возвышенностей. Одно и двухэтажные дома кучно собрались вдоль небольших улиц и представляли собой издалека нечто похожее на пирамидки вырезанных из песчаника и сложенных камней, ракушечника в основном. В четырех кварталах ближе к центру была одна из двух православных церквей. А еще дальше, практически в самом центре города располагалась небольшая армянская церквушка. Изредка встречались дома из тесанного камня, но до революции это были дома богатой части населения города,

и они располагались ближе к центру города. А дома рабочего люда начинались как-то сразу после каменных. Главной улицей там была ул.Извозная, в постсоветский период переименованная в Советскую. Еще с послевоенных лет там, по иронии судьбы, обосновались мелкие спекулянты, торгующие импортными сигаретами, жвачками и всяким другим нелегальным товаром. Ароматные запахи свежеиспеченного хлеба в тендерах, приятно щекотали нос и поднимали аппетит. С утра в очереди за горячими лавашами выстраивалась очередь из детишек, посланных за хлебом к завтраку. В некоторых решетках окон, смотрящих на улицу, были прорезаны небольшие отверстия, куда в аккурат пролазила рука с пустой банкой с двадцатикопеечной монетой на дне. Здесь продавали мацони. В этом районе в основном жили азербайджанцы. Более крупные дефицитные товары, в основном из одежды, мебели продавались в районе города Кубинке, где обосновались в основном горские евреи. Армяне, русские здесь практически не жили. Домики, в которых пекли вкусные лаваши в тендирах, располагались по соседству со всякими мастерскими, парикмахерами, маленькими магазинчиками. И разбавлялся весь этот восточный колорит снующими торговцами мороженным и напитками. Изредка было заметно выглядывающих из подворотен мужчин, высматривающих милиционеров, и продающих импортные сигареты, жвачки и анашу*. Стоял жаркий летний день. Спасавший от жары ветерок в этот день куда-то пропал, растворился в лабиринте маленьких домов, улочек и переулков. В одном из таких домов ждали гостей.

– Это мой сын, Арсен, – скромно произнесла Аида, слегка подталкивая мальчика к пожилой женщине, протянувшей свои окрашенные хной руки в приветствии.

– А это Алма-ханум, теперь твоя бабушка, – улыбаясь, с акцентом и коверкая русские слова, сказала женщина, обняв мальчика.

– Это дядя Саид, это тетя Айгюн, это тетя Севиндж, это тетя Афет, тетя Ирада, представляла она своих, уже постарше детей, братьев и сестер папы Фархада.

– Теперь ты будешь часто приходить к нам, и играть во дворе с детьми. Только они не знают русского языка и тебе придется учить азербайджанский. И имя надо тебе придумать наше, а то как-то слух режет, – констатировала свои слова новоиспеченная бабушка не терпящим пререканий голосом.

– Да, Аида? – вопросительно утвердила она.

– И тебе надо выучить наш язык. А звать я буду Арсена – Аслан. Так мне приятней. – Алма-ханум для приличия приобняла молодую жену своего старшего сына. Так, с легкой руки названной бабушки в жизни Арсена впервые появилось имя Аслан, которое сильно повлияло на его дальнейшую судьбу.

Конечно, она бы хотела Фархаду более лучшую партию из многочисленной родни, но он оказался непоколебим, на долгие шесть месяцев уйдя из дома, женившись на разведенной с ребенком, да еще и армянке. Сыграв свадьбу в узком кругу приглашенных друзей, Фархад и Аида стали жить на квартире у тещи. Отчим, закончив рыбный техникум, работал технологом на рыбоконсервном заводе в пригороде Баку на берегу Каспийского моря. Аида тогда училась в педагогическом техникуме и подрабатывала агентом в Госстрахе. Их брак вызвал много пересудов, как у новых родственников с азербайджанской стороны, так и с другой, не менее многочисленной, – армянской. Недовольных этим браком хватало с обеих сторон.

Аида была дочкой очень уважаемой женщины, – Егануш. Тетя Лена, – так многие соседи, знакомые и коллеги по партийной работе называли ее по-простому, так было им более созвучно. Выйдя на пенсию, Егануш, оставив свою квартиру молодоженам, и купив в родном селе Варташен ( сейчас Огуз) домик, переехала туда насовсем. Поближе к земле, всегда об этом мечтала – как говорила она. Проработав в партийной системе на должностях еще со времен войны, получив от государства персональную пенсию, ее потянуло на родину, в красивый район в предгорьях Большого Кавказа. Ее родители появились там, бежав из Турции после страшной резни в 1915 году*. Отец был попом в армянской церкви в одном из пригородов Стамбула еще до бегства в Азербайджан. Мать была дочерью мануфактурщика. Рано выйдя замуж по выбору отца, тетя Егануш с мужем не прожила и года. После рождения Аиды, гордая и своенравная, она не позволила мужу Арсену портить ей и дочери жизнь своим разгульным характером, и развелась. Работая тогда уже в партийном аппарате, она всю свою последующую жизнь посвятила работе, доработав до секретаря райкома партии так больше и не выйдя замуж. Мать у нее умерла рано, и отец пережил ее всего на три года. В их семье был приемный сын, – Бахыш, которого Петрос нашел по дороге из Стамбула возле разграбленной повозки. Отец его вырастил, как своего и вскоре женил, а молодые родили пять детей, для которых тетя Егануш до конца жизни была преданной, заботливой, но строгой тетей. Они все звали ее ласково – Баджи*.