Аплодисменты

Гурченко Людмила Марковна

Через три дня я, как и положено, позвонила по данному телефону. Подошел один из парубков. «Простите, — говорю, — все обдумала. Не могу. У меня другая профессия». И повесила трубку. И меня оставили. А вскоре я об этом почти забыла. Жизнь была так насыщена новым, интересным, ежеминутно меняющимся. В бурном потоке столичной суеты я поплыла по новым волнам, по площадям, по улицам, спускаясь в метро, поднимаясь к Университету на Ленинских горах. Я знакомилась с необыкновенными талантливыми людьми. У них были прекрасные добрые лица. Иногда я искала в толпе тех двоих. Но нет. Черты их лиц совсем расплылись. Короче, парубков больше не встречала никогда. А вот с тем главным начальником жизнь столкнула. И эта история тоже из серии «Балет жизни».

Не знаю, как и чем закончилась его карьера по делам кино. Его фамилию я, конечно, запомнила навсегда. Она то исчезала совсем. То опять появлялась на каком-то посту. Эти посты, хоть и далеки были от руководства, но все же где-то, как-то и чем-то были связаны с кино. Однажды, далеко от Москвы,

мы чуть не столкнулись в одном клубе. У него только кончилась лекция. А у меня должна была начаться встреча со зрителем. Когда я услышала фамилию лектора, все внутри похолодело. И полезли проклятые мысли и воспоминания. От меня ждали веселья и оптимизма. А в концерте появились неожиданные нотки горечи. Он тогда ездил от бюро пропаганды советского кино с лекциями о Чаплине. А в 1983 году возглавлял нашу делегацию кинематографистов на ФЕСТе. Я его не видела с тех самых Чистых прудов. Приехал на такси. Свой чемодан принес сам. Никаких парубков рядом. Я знала, что он нас возглавляет. А он знал состав своей делегации. Интересно. Все очень интересно. Конечно, он изменился. Старый, растерянный человек. В дороге суетился и старался быть остроумным. Хотел не отставать от членов делегации, которая состояла из молодых кинематографистов совсем новой волны. Работал он в новом оригинальном учреждении. Это учреждение прогнозирует количество зрителей еще до выхода фильма на экраны. «Вокзалу для двоих» нагадал что-то около 70 миллионов. В этой поездке я была излишне беспечна и гиперболизированно весела. А ночами видела то, другое его лицо, которое не скрывало отвращения ко мне. Кинематографистам же молодого поколения его фамилия абсолютно ни о чем не говорила. Они весело иронизировали над старым человеком. Особенно после того, как он в первый же день, с энтузиазмом созвал всех на просмотр сладострастного эротического фильма «Девушка „О“». В зале я смотрела на его профиль, на его счастливое лицо с полуоткрытым ртом. Боже мой, и этот человек, который сейчас сидит рядом, походя, просто так, не задумываясь, скрутил мою жизнь. Принес мне столько… И забыл, выбросил из жизни, как только почувствовал ко мне отвращение за неподчинение. Прошло столько времени. Что я думала во время фильма, когда «Девушку „О“» на экране заставляли делать то, что так противоестественно нежной женской природе? Я думала: ах, как трудно сопротивляться. Ах, как трудно выносить такой натиск. Ах, как трудно возражать, когда ты целиком во власти. Но можно. «А знаете, — сказал мне мой старый знакомый, — я бы о вас написал бы чудную монографию». И, поскольку мы играли в игру «какое приятное это наше первое знакомство», то я только улыбнулась и сказала: «Да, конечно». И подумала, что может, и написал бы. Только не было бы в этой монографии ни слова о моей роскошной шляпе «Лили Марлен».

«Индепенденс»

Вся наша страна готовилась к Всемирному фестивалю молодежи и студентов в Москве. На студии «Мосфильм» срочно заканчивались съемки фильма «Девушка с гитарой», будь он неладен. По приказу министра в фильме должен был быть задействован этот фестиваль. И он был задействован. Сценарий изменяли на ходу. Во время съемки ко мне подошел директор картины и сказал, что в обеденный перерыв за мной приедет машина из Министерства культуры. После первого успешного, трижды надоевшего, всю группу вызывал к себе сам министр культуры. Он хвалил фильм и советовал тем же составом снять еще одну такую же удачную комедию. Я и подумала, что разговор будет касаться этой темы. В тот день я снималась в премилом платьице. Решила в нем и поехать к министру. И прическа хорошая. И реснички длинненькие, модные по тем временам. Поеду новой, неузнаваемой. Опять будут хвалить. Жизнь прекрасна! Завтра напишу письмо домой, что меня вызывал сам министр. А папа всем будет говорить, что «без моей дочурки министр — ето ж якая величина — як без рук». А может, пошлют меня далеко-далеко за границу. Согласитесь, это обидно — сняться в главной роли, в успешном фильме, но так ни разу за границей с ним и не побывать. Подъезжаю к министерству, что находилось на красивой улице Куйбышева. Вхожу в здание. Меня уже встречают. Но проводят не в кабинет министра, где уже была наша группа, а в кабинет с надписью «Зам. министра по радиовещанию». Сижу. Жду. Появляются сразу оба — и министр, и зам. И сразу в атаку. Да в какую! Что, мол, я себе позволяю? Такое позорище! Танцы, вертлявые западные штучки-дрючки. И это наша комсомолка! Слово «вертлявые», с грассирующим «р», я и сейчас слышу. Я приметила это «р», когда министр наш еще не был министром культуры, а был секретарем ЦК комсомола. Я онемела от страха и абсолютнейшей неожиданности. А зам. по радиовещанию говорил, что у него растет сын. Что они с женой всю жизнь прожили в чистой и морально устойчивой атмосфере. Так и сына своего воспитывают. И очень, очень, крайне нежелательно, чтобы их мальчик, вообще, наши дети формировались на таких буржуазных образцах. И вообще, чтобы в советской школе, в нашей стране — и ни капли высокого патриотизма?… Ого! С чего это? На патриотизм я как-то не обратила сразу внимание. А вот буржуазные образцы… Может, это про то, что недавно с оркестром спела и тут же сымпровизировала танец? Так весь оркестр Эдди Рознера аплодировал. Ведь у нас такого еще никто не делал на эстраде. И в зале прошло на «ура»! И сюда, значит, дошло. И сюда, значит, передали. А что здесь такого? После первого

фильма уже прошло время. Уже пошло разделение на «принимающих» и «не». Чопорные дамы объединились и выступили дружным фронтом против вертлявой попрыгуньи. Но вы же министры, вы же не дамы. Вы же понимаете, что время не стоит на месте. В фильме вы вместе со всеми смеялись над косностью и обывательщиной. Вы же сами просили сделать еще один такой же смешной фильм. Нет, нет, что-то не то. И вдруг моя длинная модная ресничка — хрясь! — и предательски наполовину отвалилась. А горячие слезы как из ведра полились по лицу. И ничего не могу с собой поделать. Голова, что могла бы подсказать выход, пуста. Безвольные руки. И нечем «взять себя в руки». «Полный труп», как сказал бы папа. Пошли меня мочалить за левые концерты. Но ведь в них участвовали какие имена и звания — не мне чета. А в заказной статье их имена только указаны. На мне же сделан главный акцент. Выживай, держись Люси-Ирена-Марлен!

«С лица земли сотрем! Имени такого не будет!» — это слова министра. И это не сегодняшние демократические денечки, когда говори, что хошь, всем до фонаря. То было жестокое время. И то был настоящий приговор. И очень скоро такой фамилии не стало. Очень скоро. Долго надо мной будут витать: «однодневка», «несерьезно», «не советуем», «не следует», «не желательно». Перестали снимать в столице. Перестали снимать на других студиях. Забыли. Предали забвению. Тихо похоронили. Забальзамировали. Вот тогда у меня появилась возможность свободно размышлять о моем патриотизме. И привели меня эти раздумья на Чистые Пруды. К той гримасе отвращения. «Не захотели послужить Родине…» Что ж, «Не хотите кушать хлеб с маслом, будете кушать г…» И я его кушала. Кушала много лет.

Но как парадоксальна актерская природа! Вы даже представить себе не можете, о чем я думала в тот жуткий час. Это трудно представить. Я думала о своей реснице. Что мне с ней делать? Если ее снять — значит, раскрыть секрет, что она приклеена. Это стыдно и неловко. Нахально же снять обе ресницы, этого я просто не могла. Нахальство мне было несвойственно. Можно было получить вслед пару анекдотов: «Пришла к министру культуры с наклеенными ресницами, а они возьми и отклейся». А может, и того хлеще: «Пришла артисточка к самому министру культуры и для начала сняла с себя ресницы». Важна ведь только одна деталь. А дальше пошло и поехало. Глупые мысли. Но именно они меня в тот момент занимали. В этой глупой простоте и была будущая драма. Вызывали меня на всякие общественные ковры еще и еще раз. И стояла я около министра, опустив голову, на одной из тогдашних коллегий министерства. На этих коллегиях присутствовали все самые ведущие наши великие кинематографисты. Сидел и мой учитель. И директор студии «Мосфильм», который и открыл меня в кино. Все сидели, опустив головы. Та коллегия была по поводу поведения артистов, перечисленных в статье. Меня поставили в центр зала. У министерского стола. Чтобы была видна всем. А я думала: только бы не заплакать. Наверное, надо было привыкать. Рушились иллюзии. Начинали бродить сомнения. А подлинно жизненные драмы и начинаются с крушения иллюзий. С разочарования. Взяла себе за правило — никогда не ходить ни на какие приемы в иностранные посольства. Несколько исключений сделала в последнее перестроечное время. Но все как-то неловко, хочется скорее домой. Самое интересное, что вынесла из этого, давнего фестиваля молодежи и студентов — слова молодого лидера, совсем мальчишки. Он мне показался человеком не из моей жизни. Из жизни другой. Незнакомой, неродной и пугающей. Когда его спросили, что для вас главное в жизни? Он спокойно и твердо сказал: «Индепенденс». Этого слова мы в школе не проходили. Слово это я запомнила и прочла в словаре: «Независимость». И еще больше удивилась. А зачем она ему, эта независимость? Вот мне она совсем не нужна…

С крушений иллюзий, с разочарования началась моя борьба за свою независимость. За свой «индепенденс» я борюсь всю жизнь. Я так устроила свою жизнь, и личную, и профессиональную, что никогда не была в подчинении. Только по Любви. Только по Уважению. Только преклоняясь перед талантом. Это воспиталось и пришло не само собой — это пришло оттуда, из тех лет. И не случись бы в моей судьбе тех перипетий, кто знает, как бы оно и что бы… И вообще, какой бы я стала. Да и заиграла бы я драматические роли? И вообще, имела бы право занимать этим рассказом ваше внимание, милые, уважаемые зрители? Просто я понимаю состояние тех людей, кто живет, имея в душе тайную тяжесть. Как ни прекрасна жизнь и красоты вокруг, все они очень мало стоят, если есть тяжесть внутри. В самой высокой точке радости, когда жаждешь: остановись, мгновение! — эта тяжесть берет свое и определяет истинное отношение человека ко всем и всему вокруг.

В общем, итак, наконец… Что еще говорят в таких случаях? Короче, к чему весь этот балет? Мой слабый эзоповский язык десятилетней давности, когда вышли «Аплодисменты» со второй частью «Здравствуй, Москва!», нашел лишь беспомощные слова: «Какие-то силы, где-то там, хотят растоптать…» Все было так зашифровано. Только я одна, наедине с собой, понимала, о каких силах шла речь. Время меняется, многое разрешает и многое оставляет позади. Но все равно ту фразу изменить не смогла. Да и не желала. «Хотелось жить! Теперь меня поражает, какая же это была сила, бьющая через край! Когда это разрывает тебя — ты не задумываешься, какие силы где-то там хотят растоптать твое желание радоваться жизни».

♣