Апофения
Шрифт:
«Правила астрологической ассоциации строго запрещают публичную критику работы коллег, как словом сказанным, так и словом написанным, особенно в присутствии клиентов. Нарушители профессиональной этики могут быть исключены из ассоциации астрологов. Эх, Спиткин, Спиткин, ты проспал второй курс университета?» — мысленно злорадствовал прокурор.
— Но у меня есть письменные заключения… — возмутился адвокат.
— От которых отказались эксперты. Оглашая эти заключения, вы нарушите закон и лишь усугубите дело своего подзащитного, — перебил судья.
Теодор возмущенно развел руками, но возразить
Заседание продлилось еще несколько часов. Некоторое время адвокат рассказывал о том, какие положительные качества имеются у подсудимого, приводил отзывы коллег по работе, знакомых и соседей. Отмечал, что раньше за ним не наблюдалось никакой преступной деятельности или нарушений, а также признаков социопатии. Настаивал на том, что подсудимый никогда не был в доме, где была обнаружена жертва. Что обвинительный приговор выгоден конкурентам в бизнесе, которые могли нанять своих экстрасенсов, которые могли наслать ложные видения на свидетелей. Разумеется, доказать этого Теодор не мог.
Подсудимый, склонив голову, с мрачным видом слушал и лестные отзывы о себе, и доводы прокурора о том, почему все это не имеет значения в свете имеющихся доказательств, которых накопилось изрядное количество. К уже перечисленным доказательствам вины добавились снимки отпечатков биополя на месте преступления и показания медиума, который выяснил имя преступника у духов.
— Присяжные могут удалиться на обсуждение, — наконец объявил судья, и двенадцать человек удалились в зал для совещаний. Прошел час. Наконец пристав принес запечатанный конверт, и судья, раскрыв его, объявил вердикт: «Подсудимый единогласным решением присяжных признается виновным в жестоком убийстве белохохлой курицы путем обезглавливания и последующем поедании птичьего мяса, запрещенного к употреблению в соответствии с пунктом 3.14 статьи 159 уголовного кодекса. Он приговаривается к трем годам заключения и принудительным работам на органической плантации в качестве ассенизатора».
Глава 2. Бестолковые
— Нет, это смешно! — Эндрю откинул в сторону газету. — Я курица! Я хлопаю крыльями. Не ешь меня — зеком станешь! А если завтра откроют, что и у растений и грибов есть душа? Чем мы будем питаться? А ведь откроют! Непременно откроют! Любителей деревьев и корешков у нас хватает!
Эндрю находился в камере один, но говорил вслух, будто вел дебаты с невидимым оппонентом. Он был в меру упитанным блондином с короткой стрижкой и немного прищуренными (то ли от постоянной концентрации умственных процессов, то ли от близорукости) голубыми глазами. Живот, округлость которого ему удалось сохранить даже сидя на тюремной диете, придавал ему некоторой солидности, когда он нервно расхаживал по камере.
— Все происходит по самому плохому сценарию. А ведь я предвидел, что так оно и будет. Теперь Арсений мне бутылку должен. Он проспорил. Он говорил, что скоро все наладится. А хрен!
— Ты тоже прочитал сегодняшнюю газету? — спросил бородатый заключенный из камеры напротив. — Ужас, что творится в наше время. Астрологи и прочие гадалки до сих пор привлекаются в суде! Экспертами!
— Не может быть! — саркастически заметил Эндрю.
— Когда же закончится эта эпоха мракобесия и нелепых суеверий? Вот были времена, когда таких невежд сразу на костре сжигали.
— Неужели? А уж не за совращение молоденьких мальчиков ли ты сидишь, падре? — усмехнулся Эндрю.
— Меня оклеветали!
— Какая история! А не представитель ли ты духовенства той замечательной религии, последователи которой нынче на грани вымирания из-за запрета на использование презервативов? Ах да, мальчики же не беременеют! Эпидемия ВИЧ инфекции? Нет? Не слышали?
— Нет такой болезни! То есть испытание, ниспосланное Богом, дабы проверить крепость нашей веры, а ты заблудший бес!
— Не таким, как ты, судить о заблуждениях! Мне можно. Тебе нельзя! Займись миссионерством в другой стране. Не тебе ли подобные выступают за дискриминацию голубых, чтобы потом поехать в Ватикан молиться под фресками Леонардо да Винчи и Микеланджело, известных своим неравнодушием к мужчинам? Двойные стандарты. Тоже не слышали?
— Богохульник! Клеветать на великих людей!
— «Богохульство дает облегчение, какого не может дать даже молитва» — слова Марка Твена. Или вот еще! Я очень люблю этот пример. Порнография — это зло? Конечно, зло! Любой бородатый священник подтвердит! Но куда в средневековой целомудренной Европе пошел бы человек, желающий порадовать свой неприхотливый глаз качественными художественными изображениями обнаженных и полуобнаженных людей? Ну? Конечно же, в церковь! Оттуда и популярность религии! Чего стоит одна Сэкс-тин-ская капелла! А современная борьба против эротики и порнографии? Давите конкурентов, падре? Утраченную монополию возродить хотите?
— Сравнил божий дар с яичницей! Покайся! Пока Всевышний тебя не покарал!
— С яичницей? А с чем сравнить? С гренкой с сыром можно? Я слышал, в музее хранят одну такую. На ней, говорят, образ девы Марии отпечатался. Святая реликвия! Кстати, насчет непорочных зачатий. Читал, что есть такие ящерицы партеногенетические. Они без самцов могут обходиться. А еще я читал про римского легионера Пантеру…
— Гореть тебе в аду!
— Ты зол, братюня? Я смотрю, ты злишься! Давай позлись еще! Я священник! Я злюсь! Прощение? Терпимость? Нет! Злоба? Дайте две! Давай! Помолись еще, чтоб твой боженька меня молнией сразил! Римско-католической!
— Эй ты! Чего раскричался? К тебе посетитель пришел. Дядя твой. Вставай, пошли! — тюремный охранник, приготовив наручники, стоял по другую сторону решетки и с раздражением смотрел на Эндрю.
— Какой такой дядя? Ах, дядя! Ну конечно, как я мог забыть своего любимого дядю! — Эндрю просунул руки через решетку. Через секунду он почувствовал, как холодный металл сковывает его запястья.
— Почему вы пускаете нас на обед без наручников, а на свидание с дядей без них ну совсем никак? — спросил Эндрю, оказавшись за пределами камеры.
— Потому что от обеда вы не убежите, — язвительно ответил охранник.
— И то верно! Пошутил!
Эндрю почувствовал, как что-то тупое и твердое ударило его в бок.
— Дубинка… Все-все, я молчу. Я тихий. Я спокойный. Я иду увидеться с дядей. Кстати, как там Ксенофонт Хосанович, наш любимый начальник? Все пьянствует?
Ответа не последовало, и Эндрю понял, что стоит помолчать. Остаток пути по мрачным тюремным коридорам был пройден в полной тишине.
— У тебя есть десять минут, — сообщил охранник, оставляя Эндрю в небольшой комнате с окошком. Через это окошко предстояло общение с гостем.