Апогей желаний
Шрифт:
Родион прошел в квартиру и воскликнул:
— Я прав, вы меня привезли оценивать этот стул, — он подошел к стулу. — А, что неплохой стульчик! Прямо скажем неплохой! — засмеялся радостно Родион, глаза его так хитро сверкнули, что Анфиса удивилась.
— Вы проницательны, — сказала Анфиса с некоторым внутренним раздражением, ей показалась, что афера себя не оправдала.
— Продать ваш антиквариат? — спросил Родион, многозначительно покачивая головой.
— Нет, он мне дорог, как память.
— Все так говорят и продают, а покупатели эту память
— Так мало?
— Вот видите, из-за стула вы меня привезли! А мало стул стоит потому, что без легенды и тянет на позапрошлый век.
— Правда, что ли?
— А, вы, что не знали что стул восемнадцатого — девятнадцатого века?
— Нет, на самом деле я его принесла из бабушкиной кладовки. Мне его профиль понравился, изогнутость ног и спинки. Я с детства этот стул помню. Я на нем сидела, когда к бабушке приходила пить чай с вишневым вареньем. Дома у нас варенья никогда не было, — увлеченно врала Анфиса, и сама верила своим словам.
— С какой грустью вы говорите, и так красиво. Вспомнили бы лучше историю стула до варенья с чаем, или вспомните, что бабушка говорила о своей бабушке.
— Не помню, мне это было неинтересно.
— Тогда дороже не продать. Я сейчас уйду, а вы стул сами привезете, а мы его продадим. Вот и вся любовь — на один стул. Я без обиды говорю, вы не первая клиентка в моей работе, которая меня увозит на оценку антиквариата под предлогом интереса.
Родион ушел. Анфиса села на диван, еще раз посмотрела на стул и рассмеялась:
— Это ж надо! Восемнадцатый век!
Она позвонила Платону:
— Платон, спасибо за стулья восемнадцатого века!
— Анфиса, ты откуда узнала, что они из восемнадцатого века?
— Твой друг Родион сказал.
— Ты бедствуешь, моя радость? Я купил стулья, а ты их продаешь? Ну, ты даешь!
— Так получилось. Стулья на самом деле из гарнитура восемнадцатого века?
— А ты вспомни, где я работаю! Я теперь работаю на частной мебельной фабрике. Мы изготавливаем мебель на заказ малыми партиями. Однажды нас попросили сделать гарнитур из восемнадцати стульев, но похожих на стулья восемнадцатого века. Я ездил по музеям. В музее великого писателя нашел этот стул. Мы по этому стулу выполнили заказ, а заказчик оплатил двенадцать стульев. Шесть стульев я купил по цене с большой скидкой, и тебе подарил.
— Вот теперь спасибо. А ты знаешь, что я могу один стул продать, как антиквариат восемнадцатого века? Ты лучше скажи, где находится музей, в котором ты стул срисовал?
— Я соскучился, приеду и все расскажу.
— Резонно, приезжай, хоть сейчас, — сказала Анфиса, и положила трубку телефона.
Анфиса спрятала стул, прошедший испытания на стенде. Пять стульев она распределила по квартире так, чтобы их число не сразу определялось. Посмотрела на себя в зеркало и решила, что красивее быть необязательно и побрела на кухню готовить ужин для любимого мужчины. Дети у них пока не появились. Платон хотел детей, бредил продолжением своего рода. Анфиса упреки на эту тему не выносила. Она привыкла к его дарам. Они ее устраивали.
Платон был гибким мужчиной, легким на подъем. Вес на его теле так равномерно распределялся, что он казался просто прекрасным, что Анфисе весьма импонировало. Он знал и чувствовал дерево в любом его проявлении, но что касалось техники, тут у него был полный провал. Машину водить он умел, но без особой легкости, хотя имел права на вождение. Вообще он весь был отголоском прошлых веков. Последнее время он вновь воспылал любовью к Анфисе. Она пыталась увильнуть от его назойливой любви, но чем больше она его отсылала, тем настойчивее он становился.
Если Платон любил Анфису, то кто из них сильнее любил? Непонятно. Она могла бы с ним и на футбол пойти, но он за футболистов не болел. А у Анфисы даже шарфик фирменный был. Не болельщик он, а наглый, молодой бывший муж, за это Платон Анфисе и нравился.
Вечером они были на ночной дискотеке. Музыка гремела, цветомузыка вращалась и посылала импульсы в толпу танцующих людей.
Анфиса танцевала так, что от нее постепенно все отпрыгивали в сторону. Она же почти настоящая танцовщица и на нее интересно смотреть. Он остановился и посмотрел на ее танец, за ним остановились все, и Анфиса вытанцовывала в одиночку.
На нее нашло вдохновение танца! Приятно! Анфиса находилась в центре внимания публики, в центре цветовой настройки танцевального поля, в центре музыки. Подошел к ней Платон после танца, и они пошли на улицу. Погода прохладная. Нуль или ноль градусов. И они два нуля. О том, что он единица она узнала позже, когда перестала вспоминать золотую отливку с янтарем.
Но сейчас не об этом.
Нечто подобное думала Анфиса, пока ставила рыбу, залитую майонезом в духовку. Платон любил картофельное пюре со сливочным маслом и молоком, этим она и занялась…
Накануне он привез сетку картошки, сетку свеклы и все остальные овощи. Она открыла дверь своему снабженцу, и вновь пошла на кухню. Он сам знал, что ему делать с овощами. В нем не было эксцентричности, но была основательность, в нем не было любовной суеты, но любил он душевно.
Анфису устраивала домашняя любовь без особых требований.
— Анфиса, я смотрю все стулья на месте.
— Платон, а куда им деваться, все они здесь, — сказала она, снимая передник, оставаясь в платье, облегающем фигуру.
— Как ты хороша в платье! А то ходишь в брюках, словно ты не женщина!
— Я для тебя платье надела.
— А хоть бы и так, все одно приятно, глаз мой мужской радует. Хочешь знать, где я стул срисовал? Мы можем туда вдвоем съездить, если довезешь на машине. Это старая усадьба, музей писателя.
— Ой, Платон, вот почему мне на этом стуле хорошо думается!
— Угодил, стало быть, и то славно.
Через некоторое время Платон вновь бросил Анфису по неизвестной для нее причине, и вернулся к матери, видимо, у нее квартира была больше.