Апокалиптическая фантастика
Шрифт:
— Вот так мы в конце концов и перебрались через Миссисипи.
Дружный хохот.
И я вышел на улицу.
Я все еще был готов выполнить задуманное. Да, готов. Мне лишь требовался более подходящий момент. И пожалуй, менее многочисленные и более восприимчивые слушатели. Возможно, мне придется солгать. Уинстон сделал гипотетическое признание. Я лишь чуть изменю его слова, придав ему еще больше высокомерия. Но пока я мысленно репетировал эту речь, из дома вышел Джек и подошел ко мне:
— Что случилось?
Я
— Ты перехватил Уинстона?
Я кивнул.
— Что-то вид у тебя нездоровый, Ной.
Это потому, что меня мутило. У меня в груди кроличье сердце, а я, похоже, не могу дышать достаточно часто, чтобы грудь перестала болеть. Мне хотелось сесть. Хотелось пива в высоком бокале, удобное кресло и тишины. Но еще больше мне хотелось оказаться в другом месте, поэтому я спросил Джека:
— Мое мясо уже разгрузили?
— Почти, но тут объявились наши гости, и мои парни смылись. А что? Хочешь ехать домой прямо сейчас?
— Да.
Он кивнул.
— Тогда пойдем закончим, — решил он. — Не знаю, где сейчас мои парни, но разгружать наверняка осталось немного.
— Нет.
Он выжидательно посмотрел на меня.
Я и сам точно не знал, чего хочу. Но услышал, как произношу:
— Окажи мне другую услугу. Сделаешь?
— Конечно. Какую?
— Когда появится возможность, скажи Мэй… скажи, что я все знаю.
— Что знаешь?
— Скажи ей, что ее брат почти все мне рассказал. А об остальном я догадался сам.
— О чем ты догадался, Ной?
Я лишь покачал головой.
Теперь Джек стал угрюмым и серьезным. Его сильная рука стиснула мне плечо:
— Что этот пацан тебе рассказал?
За дверью снова рассмеялись. Я четырнадцать лет прожил в этом городе и не могу вспомнить, чтобы здесь когда-нибудь так веселились.
— Ной?
Но я стряхнул его руку и направился к магазину Джека.
— Направь Мэй ко мне, хорошо? И не тяни, Джек. Как только разгружу мясо, сразу уеду.
Через три года после смерти матери мы с Лолой в последний раз ездили в мертвый город. К тому времени там уже трудно было найти что-либо полезное — успели поработать ржавчина, пожары и время. Но кое-какая добыча нам все же попалась, и еще мы поняли, что никогда больше сюда не вернемся. Что было очень ценным достижением.
Отчасти по ошибке, отчасти по плану в конце того дня мы остановились возле одной из братских могил. Здесь уже почти два десятилетия стояла целая армада бульдозеров. Могила еще не заросла окончательно, и из земли то здесь, то там торчали обломки костей и упрямые клочки ткани. Разглядывая эту печальную сцену, я вспомнил последние похороны, на которых побывал, и, когда Лола спросила, о чем я думаю, сказал об этом.
Она плакала. Я тоже плакал.
Шмыгнув, она сказала:
— Кто-то этого хотел. Кто-то все это спланировал.
Мне уже и не сосчитать, сколько раз мы про это говорили.
— Знаешь, чего я хочу, Ной?
— Чего?
— Чтобы те, кто это устроил, вышли бы и все рассказали. — Моя милая и грустная женушка прижалась ко мне и объяснила: — Как только началась эпидемия, им следовало бы выступить с официальным заявлением, доказывающим, что они реальные люди, и перечисляющим все те якобы мудрые причины совершить немыслимое.
— Об этих причинах мы и так можем догадаться.
— Но если бы они заявили о них, то сомнений бы не осталось.
— И что бы это изменило?
— А то, что сейчас нам было бы кого винить. Группу, имеющую название. Реальных людей с ясной целью.
— «Трясучка» убила бы тех же самых людей. Все правительства совершили бы те же ошибки. А мы с тобой в конце концов оказались бы здесь или в другом подобном месте, глядя на могилы и мертвецов.
— Но была бы и разница. Если бы они предъявили доказательства и заявили о причинах, то мы бы знали, что все это дело рук людей. Обычных идиотов с большим самомнением. А это значит, что живущие в Спасении обычные идиоты с большим самомнением уже не могли бы убеждать себя, что это был Божий суд или что все они такие уж безгрешные, а поэтому и выжили.
Об этом я как-то прежде не думал.
Лола снова шмыгнула и замолчала, вытирая слезы руками. А я стоял не шевелясь, смотрел на это огромное кладбище и думал: «Вот что при этом чувствуешь. Вот что значит быть могильщиком для всего мира».
Я поджидал ее, вытаскивая шмат копченого мяса из кузова, потом сделал перерыв, ожидая, что Мэй вот-вот примчится. Но не дождался. Тогда я вытащил и отнес в магазин еще два шмата, потом вышел, готовый ее увидеть. Но улица оказалась пуста. Нервная энергия придала мне сил, чтобы работать упорно и быстро. Разогревшись и вспотев, я расстегнул плащ, нагрузил мясо на тележку и отвез его в магазин, задержавшись в дверях, чтобы обернуться и никого не увидеть. Она не придет. Теперь я это знал, но, когда я снова вышел, Мэй стояла в кузове моего грузовика, поджидая меня. Но теперь мне уже не хотелось ее видеть. Секунду назад меня вполне устраивало, что наши дороги больше никогда не пересекутся.
— Ну? — осведомилась она.
Я прокатил тележку мимо нее, опустив голову.
— Твой друг сказал, что тебе что-то известно, — сказала она. — И что мне надо бежать сюда и поговорить с тобой. Что это важно.
Медвежье мясо темное и жирное, и коптить его надо совершенно особенным способом. Я принялся вытаскивать медвежатину из кузова и укладывать ее на тележку. Мэй наблюдала за этим, пока тележка не наполнилась. Потом сказала:
— Ты ничего не знаешь.