Аполлон Кучкин. Погоня за вурдалаком, или Синяя крыса счастья
Шрифт:
Сорочка белого шелка, украшенная всевозможными изысками – кружевом, шитьем и всякими там блескучими штучками, стоила недешево. Очень недешево.
Бессовестно дорого, по мнению самой Млады, стоила сия тонкая безделица, но восходящая звезда ее все равно нацепила.
Как же иначе? Сегодняшний вечер – он особенный!
Млада скрестила на груди свои красивые руки, задержала дыхание, чувствуя, как горячо струится кровь по венам. Или, по артериям?
В общем, струится.
Дыхание восходящей звезды отличалось прерывистостью, глубиной
Ко всему прочему, Млада вылила на себя чуть ли не целый флакон отличных духов. По всей видимости, слегка переборщив, ибо теперь, кроме, как аромата фиалок, она больше ничего не могла унюхать.
Особенный день для Млады.
Она возлежала в особенной рубашке, на особенном ложе и поджидала особенного человека для особенной встречи.
Полно – человека ли? Для Млады он являлся всем – братом, другом, возлюбленным, поддержкой и опорой в одном лице.
Человек, кстати, не торопился и это начинало слегка раздражать будущую звезду – она тут вся истомилась, а, он, злодей, медлит?
Через приоткрытую балконную дверь тянуло прохладой. Приятный, осенний холодок охлаждал обнаженные руки и плечи нежной, томной девы. Да что там, блин, охлаждал? Млада замерзла, как дворовая собака, поджидая того самого особого человека, вся охладилась до состояния курицы в супермаркете и посинела, дойдя почти до такой же кондиции. И кровь больше не струилась по венам или артериям, а застыла, превратившись в почти заледеневшую жидкость. Зубы, к тому же, начинали чего-то там отбивать во рту, перестукиваясь под посиневшими от холода губами.
– Где его носит? – выдохнув облачко пара, нахмурилась грядущая звезда. – Так и околеть не долго, от таких-то томлений?
В этот момент прозрачная кисея на окне дрогнула и яркий свет луны закрыла темная тень.
– Ого! – обрадованная Млада слегка шевельнула замерзшими пальцами. Длинные, алые ногти – прекрасный образец маникюрного искусства зашевелились и щелкнули. – Парнишка-то, с выдумкой. С огоньком. Знает, шельмец, как угодить звезде. Не зря, значит, я здесь прохлаждалась, застыв в этой позе. Ну же, милый – удиви меня. Порази меня, и я откликнусь на твой зов со всем своим пылом.
Бледные щеки Млады Великановой слегка порозовели, но совсем чуть, почти незаметно. Красавица в шелковом пеньюаре задержала дыхание на выдохе и изготовилась.
Василий Иванович Петриков терпеть не мог шторы, особенно те самые, тюлевые – длинные, полупрозрачные, волнительно колыхающиеся под порывами ночного ветра.
Вообще, какой толк от подобной безделицы? От жары и яркого солнца – не укрывают, к тому же, пылятся и пачкаются, да и спрятаться за таким, простите, занавесом, честному экспроприатору, скажем прямо – затруднительно.
Отодвинув рукой, затянутой в перчатку, тюлевое безобразие, Петриков неторопливо просочился в комнату, щуря глаза и пытаясь что-либо рассмотреть в темноте квартиры.
Уши Петрикова возрадовались – квартира мирно почивала, сном крепким и праведным – не шаркали
Начав осторожное движение к центру комнаты, Петриков медленно полез в карман – там, в его глубинах, Василий Иванович хранил очень удобную для работы штуковину – маломощный, но очень надежный фонарик, которым так удобно подсвечивать места с затрудненным доступом. Например – тайники, сейфы и прочие вместилища материальных ценностей.
Нужный предмет, подлежащий экспроприации, скорей всего хранился в книжном шкафу, который, угрюмой громадой притулился у противоположной стены.
К нему Петриков и направился, рассчитывая управиться как можно быстрее и успеть прихватить пару-тройку часов крепкого и здорового сна. Созвониться с заказчиком и отчитаться о проделанной работе можно и утром. Время терпит.
Как это часто водится у людей пожилых и старомодных, посреди комнаты стоял огромный стол. Здоровенная такая бандура, темной полировки, неподъемная и трудно перемещаемая.
Чертыхнувшись, Петриков задел угол того самого стола, больно ударившись бедром, прищурился, обнаружив, что на столе возвышается какая-то массивная фигня и едва не заорал в тот самый момент, когда внезапно вспыхнув, всю комнату залил яркий электрический свет.
Случилось страшное.
– Спалился. – решил Василий Иванович, распахивая глаза. – Какая досада.
И в это время волосы зашевелились на голове у несчастного, вставая дыбом вместе с той самой, черной шапочкой.
На глазах у Петрикова, из самого, что ни на есть настоящего гроба, установленного на столе посреди комнаты, медленно и торжественно поднималась ОНА!
Она! Ослепительно-восхитительная, бледная, как смерть, прекрасная дева в развевающихся одеждах!
Петриков судорожно сглотнул, не в силах оторвать взгляд от чудного лика, восставшей из гроба, девы –о, да! Подобного зрелища ему еще никогда лицезреть не доводилось.
Темноволосое видение в белых, развевающихся по ветру одеждах, тянуло к Петрикову тонкие руки, жадно и плотоядно улыбаясь окровавленным ртом, из которого, о, ужас! торчали огромные, дико огромные, клыки!
Чудное виденье раскрыло глаза, медленно слизнуло алую кровь с полных губ и призывно улыбнулось в лицо обомлевшему домушнику.
– Иди ко мне, милый. Чего же ты медлишь?
«Милый», взвыв дурным голосом, засучил ногами, попытался, развернувшись на сто восемьдесят градусов, немедленно покинуть помещение, позабыв о материальных ценностях, так ему необходимых.
Вид бледнокожей и черноволосой дамочки с клыками и окровавленными губами до такой степени впечатлил почти благородного разбойника, что тот, не вспомнив о том, что находится на третьем, а, на самом деле, на четвертом этаже семнадцатиэтажки, был готов совершить мгновенный спуск, без всяких задержек, просто вывалившись в окно.