Апология здравого смысла

Абдуллаев Чингиз Акифович

— Да, — сдержанно согласился Дронго, — их действительно хватает. В последнее время развелось слишком много людей с явными отклонениями от нормы.

— Это общая проблема человечества. Хотя я лично не вижу в этом ничего необычного. Законы биологии. Слабейшие отсеиваются, выживают сильнейшие. В дикой природе этот принцип торжествует, а в человеческом обществе он нивелируется нашей цивилизацией. Возможно, появление таких маньяков — это вызов природы нашему сытому обществу, нашему благодушному спокойствию. И в конце концов отсеиваются самые слабые особи. Я не слышал, чтобы напали на дочь или супругу какого-нибудь губернатора, высокопоставленного чиновника, депутата или министра. Они ездят в хороших автомобилях с надежной охраной, не

гуляют по ночам в парках, не бегают по пустым улицам наших городов. Они надежно защищены. Вы слышали, чтобы какую-нибудь женщину изнасиловали и убили на Рублевке, хотя насилуют каждый день много людей, как мужчин, так и женщин? Но это уже вопрос нравственности, а не биологии. И смертность довольно высокая. От передозировки наркотиков, от автомобильных аварий, от переедания, если хотите, от приема виагры, когда умирают во время сексуальных контактов. Сколько хотите случаев. Но они опять связаны с разложением нравственного состояния нашего общества, а не с биологическими законами выживания. Слабейшие отсеиваются на другом этапе и в других местах. Каждому свое. Что позволено Юпитеру, не дозволено быку. Так, кажется, говорили древние.

— У вас целая теория, — усмехнулся Дронго, — и хотя я не совсем с вами согласен, но, кажется, понимаю ход ваших мыслей. И не могу согласиться с торжеством законов биологии в наших цивилизованных условиях. Кажется, Эдисон считал, что важнейшая задача любой цивилизации — это научить человека мыслить. А мыслящий человек не может жить по законам дикой природы.

— Я могу привести два других высказывания, — парировал Короедов. — «Цивилизация — ужасное растение, которое не растет и не расцветает, пока его обильно не поливают кровью и слезами», — сказал кто-то из великих. А парадоксальный Ривароль считал, что «самые цивилизованные нации так же близки к варварству, как отполированное железо к ржавчине. Народы похожи на металлы, весь блеск их снаружи».

— Хорошее высказывание, — кивнул Дронго, — но я предпочитаю жить в цивилизованном государстве, а не в условиях торжества законов дикой природы. А вы? Ведь, согласно вашей теории, вы должны были стать одним из «обреченных». В вашем положении.

Короедов улыбнулся.

— Это нечестный прием, — сказал он почти весело, — но вы правы. Действительно, выживает сильнейший. А я в таком положении, что меня нельзя назвать образцом человеческого тела. Но даже в дикой природе имеет значение ум, приспосабливаемость, ловкость, изворотливость и в конечном итоге выживаемость. Можно мимикрировать, можно менять окраску, можно сливаться с землей, как делают многие животные. У каждого свой опыт выживания, господин Дронго.

— Да, — согласился он, — возможно, вы правы. Жаль, что вы не сохранили эти рукописи. Насколько я знаю, вы недавно вернулись из Киева.

— Да, я был там на научном симпозиуме. Кстати, в Интернете есть фотографии с этого форума. Вы можете их просмотреть. Чтобы еще раз убедиться в моем алиби. Несмотря на свою инвалидность, я продолжаю активную научную деятельность.

— Я не сомневаюсь в вашем алиби, — ответил Дронго. — Разрешите, мы оставим вас и не будем вам больше докучать.

Они поднялись. Короедов развернул свое кресло в сторону коридора, пропуская гостей. Дронго и Вейдеманис вышли в коридор, подошли к входной двери.

— Извините, что мы вас побеспокоили, — сказал на прощание Дронго, — надеюсь, вы понимаете наши мотивы.

— Разумеется. Вы еще поступили достаточно благородно. Вы же не знали, что я встречу вас, сидя в этом кресле. Убаева нарочно не сказала вам об этом, чтобы вы сами во всем убедились. Вы могли позвонить в милицию или в прокуратуру и прислать сюда следователя. А решили приехать сами и все проверить лично. Вы храбрый человек, господин Дронго.

— У меня такая профессия, — вздохнул он. — Можно я задам вам последний вопрос?

— Конечно.

— Какая у вас группа крови?

Короедов широко улыбнулся, развел руками.

— Понимаю, что мои протезы вас не убедили. Вы все-таки считаете, что иногда я их снимаю и летаю. Или надеваю сапоги-скороходы. Только подобное случается в сказках. У меня вторая группа крови, — сказал он, — если это вам пригодится.

— Спасибо. И до свидания.

Дронго вышел из квартиры первым. За ним вышел молчавший до сих пор Эдгар Вейдеманис. Дверь за ними захлопнулась.

Они молча спустились на первый этаж. Вышли из подъезда.

— Кажется, это самое большое разочарование за все время нашей совместной деятельности, — негромко прокомментировал Эдгар. — Зачем ты спросил его о группе крови? Ты думаешь, что он может в таком положении нападать на женщин? Ты в это веришь?

— Не знаю. Я уже ничего не знаю, — мрачно ответил Дронго. — Если честно, то, конечно, не верю. Он не только бегать, но и ходить нормально не должен.

— А Маресьев летал, — напомнил Вейдеманис.

— Он явно не Маресьев, — отрезал Дронго, — и я понимаю, что мы опять ошиблись. Но я не верю в совпадения, о которых он говорил. И еще. Мне не совсем понятна его мотивация. Почему он так перепугался, когда выяснилось, что в его рукописях есть совпадения с двумя предыдущими преступлениями? Ведь в его положении смешно чего-то опасаться. У него абсолютное алиби. Но он звонит сначала Василевской и просит ее через Убаеву забрать рукописи. И даже копию, которая оставалась у Оленева. А потом их быстро уничтожает. Почему? Я не понимаю мотива его действий. Почему он так спешил избавиться от этих рукописей? Что в них было такого страшного, что он решил от них избавиться?

Вейдеманис нахмурился, ничего не отвечая.

— Сначала непонятные совпадения, которые находит Сундукова в Саратове, — продолжал Дронго. — Я был на месте преступления и могу тебе сказать, что эту рукопись создавал человек, который был в этом парке. Он был на месте преступления. Не знаю почему, но я в этом уверен.

— Это противоречит здравому смыслу, — возразил Эдгар, — ты же считаешь себя апологетом здравого смысла. И твой любимый принцип Оккама «Не умножай сущности без необходимости». Как быть с этим?

— Пока не знаю. Но такого случая в моей жизни еще не было. И мне непонятно, почему он так спешил избавиться от этих рукописей. Ведь он должен понимать, что ему ничего не угрожает. Тогда почему? Всякому действию должно быть найдено разумное объяснение. Он говорит, что не хотел подставлять женщин. Но он лжет. Он не побоялся их подставить, попросив украсть рукописи из издательства. А теперь побоялся их скомпрометировать. Я в это не верю. Или его признание о том, что он испугался.

— Тогда делаем вывод, что он и есть тот самый маньяк. А это невозможно.

Они подошли к автомобилю.

— Что будем делать? — спросил Эдгар.

— Работать, — твердо ответил Дронго. — Если мы чего-то не понимаем, значит, нужно все выяснить. Сегодня ночью будем работать. Посмотрим, на каком симпозиуме был наш профессор, и вообще узнаем все о его научной деятельности.

— Что передать Кружкову?

— Не знаю. Я теперь вообще не понимаю, что нам нужно делать, — признался Дронго.

Глава 18

Почти всю ночь он просидел за компьютером. Материалов было более чем достаточно. Григорий Павлович оказался человеком очень известным. У него были научные труды, статьи, публикации, даже переведенные на несколько иностранных языков. На последнем симпозиуме в Киеве, где он побывал, научный доклад профессора Короедова был признан одним из самых интересных. Учитывая, что свой доклад профессор делал как раз в тот момент, когда в окрестностях Санкт-Петербурга совершалось очередное преступление, и на выступлении Короедова присутствовало более трехсот человек, у него было не просто алиби. Его можно было смело вычеркнуть из числа подозреваемых, даже если бы у него каким-то чудом выросли за эти дни ноги.