Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле
Шрифт:
«Его императорскому величеству малороссийского военного губернатора генерал-адъютанта князя Репнина
Рапорт
Из допросов дворовых людей, лично мною сделанных, сведений, собранных от соседей, и полицейских наблюдении о Матвее Муравьеве, всеподданнейше доношу Вашему императорскому величеству, что он, проживая последнее лето в деревне отца своего, селении Хомутце Миргородского повета, ездил к Дмитрию Прокофьевичу Трощинскому, влюбившись в внучку его княжну Хилкову… В семье Капнистов Матвей Муравьев поссорился с Алексеем, бывшим адъютантом генерала Раевского, что видно даже из переписки его,
Генерал-губернатор обязан знать, зачем и ради кого ездил его бывший адъютант (которому месяц назад протянута «рука над столом»).
На того, кто ухаживал за богатой наследницей Трощинского, конечно, «устремлялись враждебные глаза» (о чем писал прежде Сергей Муравьев), но неужели внимательный Сергей Иванович, переписываясь с гувернанткой, не нашел бы приветливого слова для воспитанницы, в которую влюблен старший брат? Ведь Прасковья Ивановна Хилкова для Сергея будто не существует.
В одном из последних писем, адресованных петербургскому знакомому, Матвей Иванович, кажется, намекает на свое положение относительно владелицы миллионного состояния:
«Сердце сжимается, когда вздумаешь, что в деле важнейшем — в женитьбе, где приговаривается судьба целой жизни, всюду руководствуются чинами, именами, состоянием, и никогда не обращают внимания на чувства, на сходность нравов и понятия, в чем однако ж единственно заключается залог счастья и спокойствия, и сколько бед происходят в обществе от ложных сих мнений»…
Пройдет немного времени, и обворожительная Прасковья Ивановна Хилкова выйдет замуж за полковника Сакена, но, узнав, что дед выделил ей сравнительно малую долю, так рассердится, что заболеет и умрет. Мадемуазель Гюене, как видно, не успела привить ей более возвышенных понятий.
Впрочем, все это очень скоро станет далеким, почти нереальным.
Фельдъегеря стремительно поскачут по треугольнику Таганрог — Варшава — Петербург, Матвей попрощается навсегда, Сергей напишет последнее письмо — и понесутся…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Избавить нас…»
Брут и Кассий восстали за свободу, разбиты и погибли.
Лейтенант Тирадентис восстает за свободу, схвачен, казнен.
Лунин — похищение Александра I по пути из Петербурга в Царское Село.
Якушкин — выстрел в императора и в себя.
Шаховской («тигр») — захват, умерщвление царя.
В Бобруйске (Сергей Муравьев, Бестужев-Рюмин, Норов) — захват царя.
Белая Церковь (офицеры из Южного общества, переодетые в солдатские шинели) — убийство царя.
Матвей Муравьев — убийство царя, после того, как от брата Сергея долго нет писем, и Матвей решает, что Тайное общество раскрыто.
Вадковский, Свистунов — выстрел в царя из специального духового оружия.
Соединенные славяне (из Лещинского лагеря) — убийство царя в Таганроге.
Бывшие семеновские солдаты — «истребление монарха» из ружья во время смотра.
Артамон Муравьев — убийство царя в Таганроге.
Якубович — убийство Александра I в Петербурге.
Наконец, смотр 1826 года — восстание, захват, истребление царя.
Все эти и другие, менее точно обозначенные удары миновали Александра I, успевшего уйти в Таганроге, на 48-м году жизни, 19 ноября 1825 года.
«…Губернатор извещает, что приведение к присяге на верноподданническую Его Величеству императору Константину Павловичу верность будет продолжаться сего числа всяких чинов и звания людей мужеского пола, кроме казенных и крепостных помещичьих крестьян и людей, для чего после литургии все церкви будут отворены».
Такие извещения в последние дни ноября и первые декабрьские — повсеместно.
Все, кроме казенных и крепостных помещичьих «крестьян и людей»…
Придворный писатель Рафаил Зотов запишет важный разговор графа Милорадовича: «По причине отречения от престола Константина Павловича, — сказал гр. Милорадович, — государь передал наследие великому князю Николаю Павловичу. Об этом манифесты хранились в Государственном совете, в Сенате и у московского архиерея. Говорят, что некоторые из придворных и министров знали это. Разумеется, великий князь и императрица Мария Федоровна тоже знали это; но народу, войску и должностным лицам это было неизвестно. Я первый не знал этого…
— Признаюсь, граф, — возразил князь Шаховской, — я бы на вашем месте прочел сперва волю покойного императора.
— Извините, — ответил ему граф Милорадович, — корона для нас священна, и мы прежде всего должны исполнить свой долг. Прочесть бумаги всегда успеем, а присяга в верности нужнее прежде всего. Так решил и великий князь. У кого 60 000 штыков в кармане, тот может смело говорить, — заключил Милорадович, ударив себя по карману. — Разные члены Совета пробовали мне говорить и то и другое; по сам великий князь согласился на мое предложение, и присяга была произнесена; тотчас же разосланы были и бланки подорожных на имя императора Константина. Теперь от его воли будет зависеть вновь отречься, и тогда мы присягнем вместе с ним императору Николаю Павловичу».
«Эхо» 1796-го: Екатерина, Павел, Александр; Александр, Константин, Николай. Звучной и весьма мудреной элегией на греческом языке оплакивает Александра I в одной из газет сенатор Иван Матвеевич Муравьев-Апостол (тут же перевод на латинский, немецкий и русский): поэт не хочет помнить зла, мимолетной опалы, клеветы.
Мудрая Норда-царица Любовь сочетала с Психеей, Скрылась Любовь от земли, жадная светлых небес! Что же Психея? О горе! Сквозь слез улыбался ищет… Взоры парят к небесам, крылья трепещут ее.Аллегория означала: Любовь (Эрот) — Александр, который на небесах. Психея — ого супруга императрица Елизавета Алексеевна (32 года назад при их венчании Екатерина II именно так представила молодых).
Сенатор верен своим правилам — «не хочу и венца, лишь бы только я был сочинителем сей оды…»
В Василькове Черниговский полк собран для присяги, но вдруг слышит чтение приговора и видит «приготовления к постыдному наказанию виновных их товарищей». При самом начале чтения в рядах раздается ропот против полкового командира Гебеля: ведь новый государь должен дать амнистию — как же наказывать в день присяги?