Апостол Смерти

Щербинина Юлия Владимировна

«Что я должен сделать?»

«Помоги им».

«Как?»

— В общем, она сопоставила все факты, — вернул Роман личину хладнокровного офицера. — На фоне алкоголизма у Глеба поехала крыша, а убийства происходили в самый критический период его обострения. После последней жертвы в «сезоне» в семье наступало затишье, а в доме откуда-то появлялись деньги. Убийства прекратились, когда он остепенился — если можно так выразиться — и бросил пить, а заодно и откупился перед Катей золотыми украшениями. Теми, что снял со своих последних жертв.

— Зачем она… носила их? — пролепетала Лера.

— Из страха. Десять лет после этого она играла роль счастливой жены, лишь бы он не догадался о том, что она знает о его прошлом. Она хотела, искала предлог, чтобы от него уйти.

Но каждый раз, стоило ей попытаться проявить хоть какие-нибудь признаки недовольства их браком, он смотрел на неё затуманенными глазами, и ей казалось, что именно так он смотрел на своих жертв «за минуту до…». Каждую осень и весну, три или четыре раза за весь период, он впадал в лунатизм. Вставал ночью или рано утром, наворачивал круги с открытыми глазами по квартире, переставлял туда-сюда все попадавшие ему под руку предметы. А потом садился на кровать, сопел на всю спальню и часами смотрел, как она притворяется, что спит. Если же она не спала, начинал говорить, насылать на неё все существующие проклятия и оскорблять, как последнюю нелюдь. Разумеется, проснувшись, он ничего не помнил и вёл себя как обычно. Ей не хватало духу разозлить его и хоть раз пойти наперекор его слову, и именно поэтому они жили… «дружно», как самая счастливая и примерная семья. Твой отец был душевно больным, Лера, а помочь матери было некому. Родители в деревне со своими букетами северных болячек, вечно занятой брат за границей строит карьеру и поднимает детей, с друзьями связи потеряны ещё в девяностых, не без помощи распрекрасного муженька. Она была одна, наедине со своим кошмаром.

Настала такая стесняющая, мёртвая тишина, что мне показалось, будто я вернулся в ячейку со своим прахом. Глеб больше не говорил со мной, как я ни пытался вызвать его в воображении. Образ мертвеца напрочь выветрился из моей памяти.

Сказать, что на Лере не было лица — не сказать ничего. Она была «никакая». Парализованная и отсутствующая, ни малейшего движения, ни одного вдоха, как будто перед нами сидел манекен.

— Он бродил по ночам… — потусторонним голосом проговорила она, почти не шевеля губами. — Чем-то гремел, что-то делал… Я просыпалась тогда. Один раз зашла на кухню, а он там… выливал чай из заварника на стол и посыпал гречкой. Да ещё с таким видом, как будто занят важным делом… Мама сразу пришла и увела меня спать. Мне было лет восемь… Я думала, мне приснилось. Мама убедила, что это был сон.

Роман долго всматривался в неё, и заговорил лишь когда Хеллсинг издал резкий, короткий стон:

— Больше он не убивал. Работал на семью, делал вид, что ничего и не было, не замечал своего лунатизма, баловал тебя и Вадима и регулярно наводил ужас на Катю. В тот день… тот самый день перед его смертью, у меня зазвонил мобильный. Звонок был с Катиного номера, и я услышал что-то похожее на то, что слышал сегодня, когда мне позвонила ты.

— Я не звонила тебе, — покачала головой Лера.

Роман глянул на лежащий на диване телефон.

— Может, ты случайно нажала последний вызов, и это предотвратило ещё одни трагические последствия. Я с Демидом хотел по магазинам съездить, а тут твой звонок, и всё точь-в-точь как тогда. А тогда я услышал, как Глеб кричит не своим голосом всякую бессмыслицу и крушит что-то тяжёлое, а бедная Катя со слезами пытается его вразумить. Оказывается, он залунатил, пока спал с ночной смены, и в тот раз что-то пошло не так. То ли приснилось ему что, то ли совсем уж каратнуло. Пока я нёсся к ней, пару раз чуть не разбившись, слушал по громкой связи, как он разгромил всё вокруг и начал швырять по комнате саму Катю. — Майор опять плотно сжал челюсти, а в глазах вспыхнул ледяной огонь. — Если бы двери были закрыты… Я примчался, когда он схватил с кухни нож и ворвался с ним в спальню. Он был неадекватен и очень опасен, в нём пробудилась какая-то звериная мощь. Я обезвредить любого могу, боевым навыкам обучен, а вот с ним мне пришлось тяжко. Нож из руки выбил, а оглушить его пришлось постараться. Он мне чуть голову вазой не разбил. Пока он очухивался, я вызвал ребят с работы. Не через дежурку, как положено, а позвонил старшему на мобильный,

чтобы разобраться без оформления. Тому, кстати, сержанту, который вчера приезжал на ваш вызов. Жалко, что ты стала свидетелем той сцены, и пришлось тебе врать, но что мне ещё оставалось делать? Больше всего Катя хотела, чтобы её дети никогда не узнали, каким чудовищем был их отец. Мы с нарядом вывезли его в тундру и топили головой в сугробе до тех пор, пока он не пришёл в себя и не понял, что натворил. Сразу, как только это произошло, он на одном дыхании выпалил признания во всех своих тёмных делах, как будто его подсознание так и ждало, когда его припрут к стенке, чтобы выпустить наружу все его грехи. Он покаялся и в убийствах, и в насилии над женой, в своих пьяных выходках. Рассказал даже, как напал на выпускном на несчастного Кольку Парфёнова, который до сих пор не знает, кто и за что отбил ему все почки и переломал рёбра и челюсть.

Вдруг по Лере словно бы шарахнула молния, и девушка напустилась на майора:

— Да мало ли, что он сказал в таком состоянии! Да, может он и был болен, но где доказательства того, что он был убийцей?!

Внезапно мой слух порезал отчаянный крик, и перед мысленным взором вспышками замерцал призрачный образ Глеба.

— Лера, хватит, он говорит правду! — неожиданно сам для себя прогремел я. — Твой отец сам сказал мне, я вижу его, как мёртвый мёртвого! Это всё правда!!! Прекрати отрицать и мучить всю семью! Его дух не может обрести покой, пока ты изводишь всех своим глупым эгоизмом! Неужели тебе не ясно, что после всего, что пережила твоя мать, она заслуживает элементарного семейного счастья, чёртова ты эгоистка?!

Я не знал, что скажу всё это, потому что не думал о чувствах Катерины, пока из моих уст не вырвался крик чужой души, украшенный моими эмоциями.

Мелькнувший на секунду дух Глеба с надеждой поднял взгляд.

Роман и Демид не могли не заметить, как гнев Леры преображается в смирение и раскаяние. На полу со стоном зашевелился Хеллсинг. Майор сразу же оказался рядом, бесцеремонно вздёрнул его и усадил на пол, стукнув спиной об шкаф.

— Ну что, дегенерат хренов, в обезьянник поедем или в психдиспансер?

Парень пьяно щурился и едва удерживал на плечах лохматую голову. Он пролепетал что-то несуразное, икнул и вдруг с омерзительным звуком опорожнил желудок прямо себе на колени. Роман едва успел отскочить.

Я встретился глазами с Лерой. Она выглядела так, будто бы прожила бесконечно долгие, бессмысленные годы, полные беспрерывных страданий и чьих-то жестоких издевательств. Однако выглядела не обиженным ребёнком, а взрослой женщиной, осознающей и принимающей все трудности жизни. Не то соглашаясь, не то благодаря, Лера слегка кивнула мне, и, пока майор за волосы тащил Хеллсинга в ванную, повернулась к некроманту и со сдержанной горечью доверительно проговорила:

— Так значит… будем братом и сестрой?

Демид поколебался, сел ближе к Лере и накрыл ладонью её лежащую на коленях руку. Было видно, что к этому разговору он готовился давно, и сейчас, как обычно и бывает, ему стоило усилий наконец его начать.

— Лера… Хочешь верь, хочешь нет, я завидовал чёрной завистью, когда ты встречалась с этим психом, который и мизинца твоего не стоит. Ты заслуживаешь намного-много большего. — Он устало вздохнул и наконец посмотрел ей в глаза. — Дело здесь не в разнице в возрасте, как ты могла подумать, и не в том, что ты мне не нравишься — это не так.

Он говорил так вкрадчиво и убедительно, что мне и самому стало интересно, в чём же дело. Демид крепче сжал её руку, несколько раз провёл по ней большим пальцем и перешёл к главному:

— Я некромант, Лера. Главенство в магической общине требует от меня постоянной жертвенности. Магии смерти нужна полная отдача, физическая и духовная. Я просто не имею права на глубокие чувства и не имею права на собственную семью. Из-за меня уже страдали, потому что я не мог ответить той взаимностью, которой от меня хотели. Я не хочу делать несчастной и тебя, не хочу видеть, как страдаешь ты и не хочу тебя терять, как близкого человека. Прости меня… Но я сам избрал такой путь, и этого не изменить.