Апостол
Шрифт:
Павел прочел положенный отрывок, соблюдая все необходимые повышения и понижения голоса; помолчав минуту перед началом проповеди, он с удивлением подумал о промысле Божьем, благодаря Которому в течение веков синагоги вырастали в бесчисленных языческих городах — готовые к тому великому дню, когда в его, Павла, руках, под его водительством они станут мощным оружием в битве за Иисуса Христа! Если он увидел свет, то увидят его и другие. Они разделятся и разнесут благую весть об Иисусе по всем языческим народам. И начало этому будет положено в Дамаске.
Наконец, Павел провозгласил: "Иисус есть Сын Божий". Павел взялся за новое дело с тем же порывом и самозабвением, с которым преследовал христиан. Когда он рассказал, как Бог, живой, снова во плоти, встретил его и возлюбил его — среди слушателей поднялся ропот. Павел не ожидал такой реакции. Верующие иудеи были потрясены и смущены. Но речь Павла не только не убедила, она разозлила их до крайности. Перебежчик, предатель! Его приняли, как представителя первосвященника, а он объявил себя представителем Иисуса!
Павел отступил. Теперь он чувствовал себя подобно Моисею, который "мнил, что соплеменники его уразумеют Бога, явившего им Себя в лице его, но они не уразумели". Более того, Павел недоволен был и назареями. Он встречался с ними каждый вечер, но они мало что могли рассказать об Иисусе. На собраниях их повторяли только несколько высказываний Иисуса, мало кто из них видел Его. Это не удовлетворяло Павла. Он хотел иметь свидетельства из первых рук. Но он не мог вернуться в Иерусалим. Если бы даже апостолы, знавшие Иисуса ближе всех, сразу открылись Павлу, он рисковал быть схваченным по приказу разгневанного первосвященника. А первосвященник мог заставить его замолчать навсегда — тайно удушив или пожизненно бросив в темницу.
По ночам в доме Иуды (или теперь, может быть, в доме Анании?) Павел не смыкал глаз, в отчаянии метался по постели. Торжество, которое он, ослепший, чувствовал недавно — где оно? В конце концов Павел предоставил все соизволению Божьему. И покой вернулся в его душу. Ни голос, ни свет не открывали ему, что делать; в нем крепло убеждение, что он должен уйти, оставить все, взяв с собой лишь свитки с Писанием — не апостолы нужны были Павлу сейчас, но только Иисус: не город, а уединение.
Следующий шаг его был прост: Дамаск стоял на пересечении многих дорог, и одна из них, по которой привозили миро и ладан, вела в Южную Аравию и страны Африканского Рога (Сомали и Эфиопию). Караваны верблюдов, груженых деньгами и товарами, возвращались туда из Римской Империи. Павел принадлежал к семье, имевшей обширные торговые связи, и для него не составило труда присоединиться к одному из караванов.
Глава 5. В Аравию и обратно
Где-то в Аравии, среди диких скал и вади, между горами Синая и великой песчаной пустыней, жил молодой бедуин — один из первых учеников, обращенных Павлом в христианство. Невозможно понять, как Павлу удавалось сдерживать себя и молчать об открытой им любви Господней к миру. Может быть, ночью, при свете костра, он делился плодами своих дневных размышлений, привыкая упрощать свой язык, приспосабливая выражения к слуху грубых и невежественных погонщиков верблюдов.
Проповедовал Павел от случая к случаю — не это было его главной целью. Он ехал в Аравию учиться — учиться у восставшего из гроба Иисуса Христа. Павел всегда утверждал, что действительно видел Иисуса по дороге в Дамаск; точно так же он утверждал, что учился всему непосредственно у Иисуса: "тайна сия ниспослана мне откровением", — и при этом не переставал удивляться тому, что среди многих Бог избрал именно его, бывшего гонителя Своего, меньшего, чем наименьший из святых. Не душой и не сердцем слушал теперь Павел Иисуса — но всем существом своим внимал Ему. На дороге в Дамаск к Христу устремились воля и чувства Павла, в Аравии — ум.
Проходили месяцы и годы: зимние бури, весна, покрывающая цветами всю пустыню, страшный жар лета; Павел стал стройным и выносливым, лицо его загорело до черноты. Наконец, на третий год после обращения, он был готов.
События этих лет скрыты мраком неизвестности. Скорее всего, Павел прошел по знаменитому ущелью в арабскую столицу Набатеев — в Петру, где воспользовался первой возможностью проповедовать пришествие Христа в синагоге иудейской общины. Начались волнения, и царь Арета, ненавидевший евреев, отдал приказ арестовать возмутителя спокойствия. За голову Павла была назначена цена, ему пришлось бежать из Петры. Настала пора оставить Аравию и возвращаться в центр событий — появиться подобно Моисею, вышедшему из пустыни и представшему перед фараоном с требованиями от имени Бога — появиться так, будто Сам Господь пришел провозгласить в синагогах: "Время пришло; Царство Божие с вами; покайтесь и уверуйте в благую весть".
Тридцатипятилетний Павел отправился на север, чтобы возглавить великий поход, в котором синагоги иудеев станут оружием Христовым. Иерусалим был все еще закрыт для него — не только потому, что апостолы не стали бы откровенно говорить с ним, пока он не пострадал за веру, — Павел не был уверен, что апостолы вообще считают язычников достойными принять веру наравне с иудеями. Так или иначе, Павел присоединился к каравану, следующему на север с грузом пряностей и золота. Прежде, чем караван достиг Дамаска, перед глазами Павла вновь предстала вершина горы Хермонской, и они миновали место, где Иисус явился ему на дороге.
Вряд ли в Дамаске забыли неожиданное обращение Павла, но многие, вероятно, отнеслись к этому событию, как к чему-то преходящему: Павел промелькнул на их небосводе и исчез, как падающая звезда. Анания, судя по всему, вернулся к своей тонкой и опасной стратегии мирного сосуществования с иудеями. Христианская община, разумеется, хорошо приняла Павла — и уже в следующую субботу он вошел в синагогу, чтобы воспользоваться своим правом толковать Писание. Подобно Стефану, он привел иудеев в смущение и замешательство, доказывая, что Иисус и есть Спаситель. Те, кто помнили предыдущее посещение Павлом этой синагоги, изумились тому, насколько выросла его убежденность и понимание смысла Писания.
Павел "все более и более укреплялся", как пишет Лука. Он не нападал на не верующих в Христа иудеев и не выражал огорчения, когда бывшие друзья его, фарисеи, отказывались от обращения — но кое-что, возможно, Павел упустил в своих первых проповедях: "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий". В словах этих, сказанных им двадцать лет спустя, можно услышать отголосок первых неудач.
Как бы то ни было, у Павла появились первые ученики. Именно они спасли его, когда иудеи сговорились убить Павла.