Аппарат 'СЛ-1' (Тени под землей - 2)
Шрифт:
– Одну минуту, я вас сейчас уличу в некоторой неточности, - сказал Андрей улыбаясь.
– Вы утверждаете, что в этой комнате нет ни одной металлической вещи?
– Готов держать пари!
– Хорошо, - Андрей подошел к письменному столу, взял ручку с пером и поднес ее хозяину.
– Ну и что же?
– спокойно спросил тот.
– А перо?
– Из пластмассы. Очень прочное и к тому же нержавеющее. Писали же раньше гусиными перьями. Правда, мы здесь придумали специальное перо, трубчатое, по мере его стирания о бумагу оно выходит из корпуса ручки. Смотрите, как хорошо пишет, мягко, не царапает.
Широким росчерком Омегин поставил свою фамилию
Сколько ни шарил я среди десятков безделушек, расставленных на письменном столе, я не нашел ни одного металлического предмета. Даже замки на ящиках стола, которыми заинтересовался Андрей, были тоже из пластмассы.
Я водил рукой по стенам, украшенным тисненым цветным рисунком, рассчитывая найти хотя бы гвоздь, но безрезультатно. В стенах кое-где торчали заранее вделанные крючки из белого материала, похожего на фарфор.
Вдруг Андрей поднял голову и рассмеялся.
– А часы?
– Тоже штампованные из пластмассы.
– И шестеренки?
– Совершенно верно.
– Вы проиграли пари, - торжественно заявил Андрей.
– Не будете же вы всерьез утверждать, что в ваших часах даже пружина не металлическая?
– Буду и совершенно серьезно.
– Ну, это уж просто из упрямства!
– Андрей снисходительно улыбнулся.
Хозяин быстро повернулся к стене, снял большие круглые часы и, открыв заднюю крышку, сказал:
– Смотрите, Фома неверующий!
Мы во все глаза глядели на необыкновенную белую пружину, свернутую в тонкую спираль. Она была видна сквозь прозрачные шестеренки.
– Неужели из пластмассы?
– Андрей удивленно покачал головой.
– Нет, до этого мы еще не дошли, - с сожалением сказал Омегин.
– Это керамическая пружина, иначе говоря - фарфоровая. Сравнительно давно наши ученые открыли в некоторых сортах керамики замечательные свойства упругости.
– А знаешь что?
– обратился ко мне Андрей.
– Не так уж плох будущий мир без железа.
Омегин подсмеивался над нами, доказывая, что наш чудесный аппарат, о котором он уже слышал, мы используем не по назначению.
– Подумаешь, какая великая ценность - рубидий, - говорил он.
– Этот металл имеет крайне ограниченное применение, вроде какого-нибудь таллия, его солями травят мышей.
Ярцев не стерпел такой несправедливости. Он прежде всего упрекнул энтузиаста "пластмассового века" в необъективности и сказал, что нам нужны все металлы, в том числе и таллий, который применяется в разных сплавах, в некоторых специальных фотоэлементах, медицине и так далее. Затем мой друг стал доказывать, причем не без оснований, что рубидий чрезвычайно ценный металл. Так же, как и цезий, он применяется в фотоэлементах. А фотоэлементы, как известно уважаемому товарищу Омегину, совершенно необходимы для нашего хозяйства, говорил он. Они автоматически сортируют изделия по цвету и по объему, сами включают уличные фонари. Применяются в автоблокировке, станкостроении, химической и текстильной промышленности. Без фотоэлементов невозможно звуковое кино, телевидение, многие оптические приборы, даже в нашем аппарате "СЛ-1" стоят два фотоэлемента. Невозможно обойтись без этих зеркальных колбочек. Кроме того, рубидий и цезий - металлы, которым принадлежит будущее в открытии новых путей использования внутриатомной энергии.
– Поверьте, что только ради этого можно заниматься поисками рубидия, . закончил Андрей.
– Сдаюсь!
– воскликнул Омегин и комично взмахнул руками.
– Когда мне говорят об атомной энергии, реактивных двигателях, радиолокации, телевидении
– Оказывается, у вас разносторонние интересы, - заметил Андрей.
– Ерунда, - отмахнулся Омегин.
– Дальше способа изготовления пластмасс дело не пошло.
Он рассказал, что ему приходилось иметь дело с мощными ультразвуковыми колебаниями, которые он применял для молекулярного размельчения пластмасс в жидком состоянии. Этот метод позволил ему получить особенно стойкие и прочные материалы. Их мы видели в "доме без металла".
Я спросил у Омегина, в каком институте он занимался подобными опытами, так как мне были известны многие работы в области ультразвука.
Хозяину дома не хотелось вспоминать о прошлом, это я почувствовал по тону его разговора, однако он назвал мне один из крупнейших исследовательских институтов, где проводилось комплексное изучение новых строительных и поделочных материалов, необходимых для нашего хозяйства.
– Эх, молодежь!
– со вздохом сказал Омегин.
– Позавидуешь вашей любознательности, оптимизму. И жизнь хороша, и наука светла и безоблачна, и все в ней вы видите, будто на ладони. Как говорится, не клевал вас жареный петух.
– Он поморщился, словно не желая вспоминать о каких-то неприятностях, но ему все же хотелось высказаться, и он продолжал, тяжело опускаясь на тонкий стул: - Бывают иной раз в нашей, так сказать, строго научной жизни весьма забавные конфликты. Года три сидишь над решением наисложнейшей задачи, ночами не выходишь из лаборатории, можно сказать, высохнешь, как вобла...
Тут Андрей с усмешкой взглянул на меня, видимо не совсем принимая это сравнение.
– Начинает что-то получаться, - продолжал Омегин.
– Ты, конечно, на седьмом небе, к тебе уже ходят с цветами и поздравлениями. Ты глупо ухмыляешься, дескать спасибо, пустяки, мол, мы еще не на то способны. В общем . пребываешь в райском блаженстве. Вдруг в одно прекрасное голубое утро разворачиваешь технический бюллетень, где печатаются аннотации на изобретения, и видишь, что какой-то щуплый паренек-техник, скажем, из Тьмутаракани, предложил наипростейший способ решения задачи, над которой ты пыхтел три года. После этого твое изобретение кажется бездарной чепухой вроде зонтика для собак. Беспокойное дело - изобретательство. Лучше уж служить сторожем пластмассового дома, - и Омегин криво усмехнулся.
Ярцеву не понравился этот разговор. Он запальчиво возразил:
– Вы опровергаете законы развития советской науки. В нашей стране редко встретится такой ученый, который бы не радовался успеху молодого изобретателя, даже если этот смелый новатор, пусть из Тьмутаракани, полностью опровергает устаревшие труды своего учителя. Иначе и быть не может.
Омегин, вытирая лоб, с усмешкой смотрел на моего друга.
– А я разве этого не понимаю? Слова-то, они очень хорошие, да и выводы тоже. Ну, а если по-человечески?
– иронически спросил он.
– Поверьте, что я сделан не из железа и даже не из пластмассы. Врачи утверждают, что у инженера Омегина есть, правда, расширенное, но вполне человеческое сердце. Природа довольно щедро наградила меня такими неприятными свойствами людского характера, как злость... зависть, наконец чувство обиды... К сожалению, я испытываю его до сих пор.