Апрельская сирень
Шрифт:
– Ладно, извини. Я понимаю, – быстро сказала Сирена, чувствуя себя глупой истеричкой.
– Ничего. Уверен, что ты найдешь, с кем сходить.
Вот этого Сирена уже не ждала.
Собрав все мужество, она с напускным весельем поинтересовалась:
– Значит, я могу пригласить кого-то вместо тебя? Я к тому, что, это ведь и твой подарок…
– Да, я не буду против.
– Отлично, – ничуть недрогнувшим голосом ответила Сирена, и сквозь слезы, которых, впрочем, Дима не увидит, улыбнулась, чтобы слова звучали убедительно. – Именно так я и поступлю. Спасибо!
«Вот возьму и, действительно,
А что, если ему все равно?
«Возможно, и так. А раз так, то вот», – с этой мыслью Сирена безжалостно разорвала сертификат.
Это конец. Ничего уже не исправишь. Дима больше не любит ее и она не в силах это изменить.
– Я не буду плакать. Не буду плакать! – словно мантру повторяла Сирена сама себе, но слезы упрямо и самовольно уже текли по щекам.
Хорошо, что мама еще днем ушла в гости, иначе нудного разговора не избежать. А в итоге, мама опять обвинила бы во всем Димку, тогда как только она, Сирена, виновата в своем горе.
Девушка бесцельно бродила по квартире, не зная, куда себя деть, где спрятаться от терзавших ее переживаний, пока ее взгляд не наткнулся на одиноко стоявший в углу гостиной рояль. Сколько лет она не пользовалась им? Последний раз ее пальцы касались клавиш, когда Сирена училась в восьмом классе. С тех пор он так и стоит в углу, забытый и будто совсем ненужный, будто его здесь и нет вовсе. Вообще-то Людмила Игнатьевна не раз хотела продать его или отдать в социальный магазин, но Сирена не позволяла этого сделать. И не зря.
– Бедный, – прошептала она ему, проводя рукой по блестящей, шоколадного цвета поверхности крышки. – Тебе тоже одиноко, да?
Открыв крышку, Сирена убедилась, что все клавиши исправно работают. Она наиграла несколько известных незамысловатых мелодий, а затем ее пальцы, будто сами собой стали извлекать нужные ноты, складывая их в мелодию, которая шла из сердца девушки.
К музыке приложились и стихи. Сирена и сама не знала, откуда в ней открылся поэтический дар, которого у нее и в помине не было. Но, тем не менее, играя, она стала напевать на ходу придуманную песню.
Ты был для меня светом,
Но мне нравился полумрак.
Теперь не найду ответа
На вопрос: «почему всё так?»
Не собрать мне единого пазла
Из осколков разбитой любви.
Что ж ты не дал последнего шанса?
Что же ты…
Я отпускаю тебя. Лети
За облаками, с потоком ветра.
А я буду всегда в тени.
За тобой идти.
Сирена играла и играла, не слыша, как в дверь вот уже добрых несколько минут кто-то настойчиво стучал.
Девушка прислушалась, и, убедившись, что ей не померещилось, недовольно отправилась открывать дверь .
«Наверно соседи притащились скандалить, – решила она, и заранее приготовилась к бунту.»
На пороге стояла Оля.
– Я улетаю в Лос-Анджелес. Хотела попросить у тебя прощения…за всё. Не хочу улетать, так и не помирившись с тобой, – на одном дыхании выпалила она.
ГЛАВА 36.
Вторник
Но уже во втором тайме Дима начисто забыл о нем. Допущенное нарушение и вот уже Юпитеру назначают пенальти. Дима был, как никогда напряжен.
Штрафной удар был отдан не Морозову, а агрессивному и скандальному Ржевскому. Дима напрягся, сосредоточившись. Противник усмехнулся, и, как даже показалось юноше, показал ему средний палец.
«Подожди, щенок, получишь пинков от своих же, когда не забьешь мне! – зло подумал он»
Он приготовился защищать ворота, и сделать это, как всегда блестяще, но… что-то пошло не так. Ржевский, кажется, и не думал забивать гол – Дима слишком поздно осознал, что мишенью был он сам. Сильный удар по лицу лишил его сознания.
Вечер близился к полуночи, но ни Сирена, ни Оля не спешили ложиться спать – недавно помирившиеся подруги никак не могли наговориться.
– И все-таки, это странно, – покачала головой Сирена, отчего ее гладкие, идеально выпрямленные в салоне волосы, засияли красными бликами в свете ночной лампы. – Не вериться мне в благородство его жестов. С чего бы Царёв стал хлопотать о твоем переводе за границу?
– Ты что, так и не поняла? – воскликнула Оля, забыв, что может разбудить Людмилу Игнатьевну. – Ему угрожали! А его отчима убили! Где гарантия того, что эти бандиты не доберутся и до меня, если они видели нас с Владом, когда мы…когда мы целовались? Влад просто заботился о моей безопасности! Интересно, где он сейчас, и что с ним. Как я хочу, чтобы с ним все было хорошо, – Оля еле слышно всхлипнула.
– О, нет, – простонала Сирена. – Я просто не верю, не верю в это… Невероятно… Ну, как, скажи, как ты могла полюбить его? ЕГО! Это же Царёв! ЦАРЁВ!
– Повтори еще раз, а то вдруг я забыла, о ком идет речь, – сквозь зубы сказала Оля, раздражаясь непониманием и откровенным осуждением близкой подругой ее чувств. Искренних, черт возьми, чувств!
– Просто я не могу понять – когда? Когда это произошло? В какой момент ты поняла, что испытываешь к этому болвану симпатию? Скажи, Оль, он никуда не водил тебя? Ну, в кафе или еще куда?
– Нет, а что? Разве это так важно? Может быть, и сводил бы, если бы наши отношения не оборвались, так и не начавшись.
– Я к тому, что…не опоил ли он тебя чем-нибудь… приворотным зельем, к примеру.
– Иди ты, – разозлилась Оля. – Знаешь, как он расстроился, когда узнал, что я подло шутила с ним, притворяясь Еленой?
– Еще бы он не расстроился, – фыркнула Сирена. – Такой удар по самолюбию! Могу представить, как он был зол.
– Нет, – упрямо возразила Оля. – Это была не та злость. Ему было больно.