Аракчеев: Свидетельства современников
Шрифт:
— Ты можешь свезти их в Питер живыми?
— Могу, ваше сиятельство, — пересажу их из садка в кадку с водой, запрягу лошадей — и марш!..
— Ты лучше у графа спроси, как везти их, а то ляпнешь тоже — запрягу и марш! Ты поезжай в Чудово и скажи только, что Феофан едет, и лошади будут до самого Питера — я распоряжусь.
Граф сел в карету, застучали колеса, и через минуту он скрылся за поворотом дороги.
Дело было осенью. Следующее утро было холодное, и Феофану не захотелось самому ехать в Питер со стерлядями.
И говорит он своему старшему сыну: «Степка, а Степка, поезжай в Питер к царю с подарками, а мне что-то не хочется — холодно на улице. Да не забудь, смотри, сказать в Чудове, что едет Феофан».
Мигом стерляди были пересажены в кадку с водою, и до Чудова Степана повез его брат Михаил.
В Чудове было уже известно, что в Питер поедет Феофан и что ему нужно
Только что Степан подъехал к Чудовской почтовой станции, смотритель выскочил и тревожно спросил, что не Феофан ли приехал. Получив утвердительный ответ, он мигом распорядился запрячь лучших лошадей, и Степан покатил по ровной шоссейной дороге.
В Померанье, в Тосно и на прочих почтовых станциях смотрители встречали Степана с той же осторожностью и тревогой, как и в Чудове. Кроме этого, они почтительно предлагали Степану зайти закусить, — тогда чаев не было, — но Степан отказывался, ссылаясь на то, что у него не съедена еще взятая из дому коврига хлеба.
Живо Степан явился в Питер, подъехал ко дворцу, и придворные служители, заметив в кибитке мужика в сером солдатском кафтане, сообразили, что это Феофан.
Весть о прибытии стерлядей не замедлила дойти до Царя, и он вышел вместе с Аракчеевым из дворца принять подарок. Аракчеев смутился и взволновался, что приехал Степан, а не Феофан, и он спросил: «Почему не приехал Феофан?»
Народ тогда простой был, — нужно было сказать, что Феофан заболел, — а Степан ответил так: «Да ему холодно показалось, — поезжай, говорит, Степка, а я дома останусь!»
Граф разгорячился и сказал Степану: «Передай отцу, что ему от меня попадет».
А Царь, обращаясь к Степану, сказал: «Скажи твоему отцу, что граф ничего ему не сделает!»
Сразу после этого разговора Степан поехал обратно.
Сидя в кибитке, он жевал ковригу хлеба и поглядывал на прохожих, проезжих и на деревья, около дороги, взвившиеся к небу.
На станциях так же поспешно и тревожно перепрягали лошадей, и Степан скорехонько примчался в Чудово. С Чудова до дома он ехал на своей подводе.
Дома Степан сказал отцу, что граф рассердился на него, и передал разговор Царя с графом по поводу того, что он не приехал.
Феофана от такой вести как-никак, а коробило, и он с беспокойством поджидал графа.
Вскоре граф приехал и остановился против дома Феофана.
Феофан выскочил из избы, и граф, обращаясь к нему, сказал: «Иди, иди, голубчик, иди домой — тебе холодно, как раз озябнешь, — иди, ступай, ступай! Да пошли-ка сынка-то Степана!..»
Пришибленный и сконфуженный Феофан поплелся обратно. Когда Степан выскочил, то граф обратился к нему с такой речью: «Вот тебе монарх прислал сто рублей и отцу двести — на, неси их отцу!» Передал деньги и помчался дальше.
А после, месяца через два или три, граф все-таки помирился с Феофаном, и между ними установились прежние отношения <…>
4. Народное сказание о смерти Аракчеева [668]
В городе Тихвине мне пришлось услыхать характерное предание о смерти Аракчеева, лица еще очень памятного здесь.
668
«Народное сказание о смерти Аракчеева» печатается по: РА. 1892. № 7. С. 391. Записано новгородским историком и краеведом И. П. Мордвиновым в с. Яковлеве Новгородской губернии 23 мая 1892 г.
Как-то раз проходила через Грузино одна цыганка-волшебница. Граф узнал о ней и призвал ее к себе погадать. «А ну-ка, — говорит, — старуха, скажи мне, когда и как я умру?» — «А умрешь ты, голубчик, — отвечает волшебница, — через столько-то и столько-то времени от севоднишново дня, и не своей смертью помрешь». Задумался Аракчеев. «А ты правду говоришь?» — спрашивает. «Никогда не вру», — говорит цыганка. «Ну а как ты умрешь и когда ты умрешь?» — «А я умру сегодня, и тоже не своей смертью». — «Ну хорошо, — говорит Аракчеев, — если будет так, то я поверю твоему предсказанию». Наградил Аракчеев цыганку и отпустил, а за нею сзади послал верхового следить за нею. Долго шла цыганка, часа четыре шла, а верховой за ней едет шажком да думает: «Ишь, проклятая, не умирает-то как долго». Ехал, ехал верховой, надоело; повернул он коня, да так круто повернул, что конь сорвал с ноги подкову; подкова-то соскочила да прямо цыганке в висок. Сразу же тут и умерла цыганка. Приехал верховой к Аракчееву, докладывает: «Так и так, умерла цыганка». — «Ну, значит, правду
Е. М. Романович [669]
Предсмертные дни и кончина графа Аракчеева
Служа в Аракчеевском, ныне Ростовском гренадерском принца Фридриха Нидерландского полку, я с полком своим стоял в Новгородской губернии, в 60 верстах от местопребывания графа Аракчеева, то есть от села Грузина, в так называемом Графском поселении, расположенном по берегу реки Волхова. Аракчеев был шефом нашего полка, и во время торжественных дней и праздников от нашего полка всегда отряжался офицер для поздравления графа. В 1834 году, перед наступлением Пасхи, я, в звании полкового адъютанта, назначен был к поездке в Грузино для поздравления графа с светлым праздником. Грузино — это богатое село, расположенное по реке Волхову, с роскошным домом и великолепным садом. Я прибыл туда в четверг на Страстной неделе; обо мне докладывают его сиятельству, который изъявил желание меня видеть. Я был тогда ловким молодым человеком. Застаю графа сидящим в кабинете; я ему раскланялся и отрапортовал о себе и о своем назначении.
669
Печатается по: РА. 1868. Стб. 283–289. Подзаголовок, данный, видимо, публикатором П. А. Мусатовским; «По рассказам отставного штабс-капитана Евгения Михайловича Романовича». Эта заметка, содержащая целый ряд неточных, а местами и вымышленных деталей, интересна как свидетельство пристального интереса современников к обстоятельствам смерти А.
— Кто ты такой? — спросил граф несколько в нос.
— Романович, ваше сиятельство! — отвечал я.
— Поляк!! — воскликнул как будто с ужасом Аракчеев.
— Никак нет, ваше сиятельство! Малороссиянин из Черниговской губернии, — возразил я.
— Это все лучше, — ответил Аракчеев уже несколько смягченным тоном, — а то поляк — подлец!
Тут он стал приветливее, посадил меня, вступил в разговор, порицал правительство, причем великому князю Михаилу Павловичу также досталось немало.
— Знаешь ли ты К[лейнмихеля]? — спросил он меня потом.
— Имею счастие знать, — отвечал я.
— Какое тут счастие! — с гневом возразил он мне и при этом рассказал о тех благодеяниях, которые он будто бы оказал генералу К[лейнмихел]ю, когда тот был еще в офицерских чинах, и горько жаловался, что К[лейнмихель] забыл его и никогда не навестит. Затем спросил меня, не желаю ли я осмотреть его комнаты, и когда я изъявил согласие на его любезное предложение — «Смотри, — сказал он, — почаще читай, что написано на стенке». Я, признаться, вначале не понял слов этих, смысл которых был для меня весьма загадочен. Камердинер повел меня по комнатам, роскошно отделанным; каждая комната имела свой инвентарь, где было вписано все, что заключалось в комнате. Инвентарь этот висел на стене, и рукою самого графа было надписано: «Глазами гляди, а рукам воли не давай». Тут-то стал мне понятен смысл его слов: почаще читай, что на стенке написано. Из всех комнат, мною осмотренных, особенно замечательна так называемая Александровская; называлась она так, потому что Император, бывая у Аракчеева, там занимался. В этой комнате сосредоточено было, так сказать, все величие Аракчеева, все прошедшее его славы, уже померкшей при покойном Николае. Так, на столе стоял мраморный бюст Александра на литом серебряном пьедестале, на одной стороне которого выписано было золотыми буквами письмо Государя к Аракчееву из Таганрога незадолго до кончины Его Величества. В этом письме Государь уведомлял его о расстроенном и почти безнадежном состоянии своего здоровья, уверял его в своей вечной дружбе и преданности к нему. На другой стороне — надпись такого содержания: «Кто осмелится прикоснуться к этому бюсту, тот да будет анафема, проклят!» Тут же стояла чернильница и хранилось перо, которым писал Император Александр; сорочка, в которой он родился, печать, им употребляемая; в стеклянном ящике сберегалась холщовая сорочка, в которой почил Александр и в которой Аракчеев завещевал себя похоронить; лоскут глазета от его гроба и множество писем и бумаг. На стене висели часы, которые однажды в год, а именно 19 ноября в 1 час (в день и час кончины Императора), играли «Со святыми упокой!..». Осмотревши комнаты, я возвратился в кабинет к графу Аракчееву. «Пьешь ли ты водку?» — спросил он меня и, получив отрицательный ответ, похвалил меня, сказав, что и он ее не употребляет, и приказал подать вина. Мы выпили.