Арбатская повесть
Шрифт:
Члены Комиссии не выходили из каюты Колчака более трех часов.
Многие из адмиралов хорошо знали историю корабля. И никто из них не мог предположить, что она окажется такой короткой.
5. «И ВЕЛИКА БЫЛА СКОРБЬ НАША…»
В Адмиралтейском соборе города Николаева — гнетуще-торжественная тишина, и мощный бас отца Иннокентия, уже стареющего, но не растерявшего былое молодечество мужчины, эхом бьется под высокими куполами:
И велика была скорбь наша!.. И сердце невыносимой болью уязвлено!..В первых рядах почетной публики стоит, скорбно склонив голову, один из отцов города — Хрисанф Михайлович Матвеев.
…По инициативе супруги г. градоначальника Лидии Хрисанфовны Покровской третьего дня во дворце состоялось совещание по вопросу организации в Николаеве сборов пожертвований в пользу семейств нижних чинов Черноморского флота, погибших при исполнении долга на линейном корабле «Императрица Мария».
В совещании приняли участие командир Николаевского порта г. градоначальник вице-адмирал А. Г. Покровский, свиты Его Величества контр-адмирал Фабрицкий, представители отдельных ведомств, православного и иноверческого духовенства, учреждений гражданского ведомства, Николаевского городского управления, представители местных судостроительных заводов: «Руссуд», «Наваль» и
Подавляющим большинством голосов председателем совещания избрана была Л. Х. Покровская, обратившаяся к присутствующим со следующей речью.
Милостивые государыни и милостивые государи!
7 октября нашу родину постигло великое несчастье: в севастопольской бухте загорелся и затонул линейный корабль «Императрица Мария», затонул и повлек за собой более 200 молодых жизней, верных сынов нашей дорогой родины… Печальная весть о катастрофе быстро докатилась до Николаева и болью и скорбью отозвалась в сердцах всех жителей. Да и не удивительно: «Императрица Мария» создалась и выросла в Николаеве. Над ее созданием работали здесь тысячи людей: инженеров, мастеровых, рабочих. Тысячи сердец радовались, когда корабль был закончен, и с любовью и гордостью следили за его боевой славой… И вот нашего детища, нашей гордости не стало… Удар силен, и радость врагов велика, но крепок дух русского народа, доблестен наш флот. Врагам рано торжествовать… Постигшее несчастье закалит наш флот на новые подвиги. Выразим же ему сочувствие, придем на помощь семьям тех, кто отдал жизнь за родину, погибнув с кораблем. Я взяла на себя смелость пригласить вас, чтобы сообща выработать способы помощи… Помогите же разумным советом, трудом, и обсудим, как собрать такую сумму, чтобы прийти на помощь семьям погибших и тем заслужить признательность Черноморского флота…
Закончив свою речь, госпожа Покровская предложила высказаться о способах успешного сбора.
Первым высказался управляющий заводом «Руссуд» Ф. И. Рядченко, заявивший, что все служащие и рабочие завода, на котором сооружена «Императрица Мария», считают своим священным долгом первыми отозваться на это доброе дело. Существующий на заводе комитет по оказанию помощи на нужды войны в своем очередном заседании выработает способ помощи потерпевшим от несчастья с «Императрицей Марией»…
Принято было предложение В. И. Брилинской об устройстве спектакля с чайным буфетом.
Председательствующая предложила устроить в каком-либо учебном заведении литературно-музыкальное утро, в котором приняли бы участие учащиеся разных учебных заведений, а также базар-выставку работ учащихся.
Предложения были приняты…
В заключение оглашен был список лиц, предлагаемых в члены комитета по сбору пожертвований…
Доблестный патриот Хрисанф Михайлович Матвеев не только стал членом комитета по сбору пожертвований, но и немедленно внес свою личную солидную лепту в фонд помощи семьям погибших.
Рассказ матроса линейного корабля «Императрица Мария» Г. Есютина:
«Вместо того чтобы идти в лазарет на перевязку, несколько матросов, и я в том числе, забрались на палубу «Екатерины Великой» и проковыляли на носовую часть, чтобы в последний раз взглянуть на свой погибающий корабль, с которого и вокруг которого раздавались пронзительные вопли о помощи.
Горит наша «Мария», накренившись на правый борт, вся в черном пороховом и нефтяном дыму. Вокруг нее сотни плавающих матросов. Их самоотверженно спасают катера.
Команда «Екатерины Великой» столпилась возле нас и начала расспрашивать о катастрофе: как да что. Мы разговорились. Но тут подошел офицер и прогнал нас:
— Сказано, на перевязку! Пошли вон с палубы!
Мы нехотя спустились в лазарет… Вдруг до матросов дошел слух, что «Императрица Мария» перевернулась кверху килем. Мы бросились на верхнюю палубу и увидели такую картину: корабль, перевернувшись, лежит вдоль севастопольской бухты. Вокруг него мечутся катера и спасательные шлюпки. Из носовой части корабля фонтаном взлетает вода — и корабль постепенно погружается в воду…
Спасенные были развезены на шлюпках и катерах по всем кораблям бухты… Высшее начальство отдало распоряжение: переписать оставшихся в живых… и собрать всех на корабль «Александр Второй», стоявший в нескольких метрах от берега. Наступил вечер, и нас всех перевезли на этот корабль.
Мы все были полуголые… Моряки начали требовать теплой одежды…
Офицер начал издеваться:
— Кому неугодно в трюме, может ложиться на верхней палубе!
Наши ребята, полуголые, в марлевых перевязках, поднялись на дыбы.
— Теплую одежду давай!..
— Замолчать! — заорал офицер.
— Не издевайтесь над матросами! Давай одежду!
Офицер вышел. Скоро от имени командира корабля был отдан приказ — переписать зачинщиков и представить ему список. Боцман и унтер-офицеры составили список… Поднялся шум. Нас обвинили в неподчинении. В этот же момент мы узнали от прибывших с берега матросов, что водолазы, которые спускались на дно к кораблю «Императрица Мария», обнаружили внутри корабля живых матросов. Матросы обречены на смерть, ибо корабль перевернулся кверху килем и все люки опрокинуты вниз. Это сообщение еще больше возбудило команду. Товарищи наши погибают в потопленном корабле, мы все обожженные и раздетые находимся под угрозой расправы и от начальства слышим только: «Молчать!», «Никаких претензий!», «Не разговаривать!»
Эту ночь мы пробыли на верхней палубе. Дрожа от холода, рассказывали друг другу, кто и как спасся от гибели, вспоминали погибших…
После проверки нас посадили на баржу, прицепленную к буксиру, который и потащил нас к Экипажной пристани…
На пристани, откуда мы должны были отправиться в севастопольский флотский экипаж, собралась большая толпа матросов и вольной публики, — продолжает рассказ Г. Есютин. — Тут были жены и знакомые наших моряков, матросы других кораблей и совсем неизвестные люди. Но едва мы коснулись земли, как раздалась команда заранее приготовленных для встречи офицеров:
— Становись! Во фронт!
Появилась свора жандармов. Публика ринулась к нам, но жандармы быстро оттеснили ее. Толпа усилила натиск. Началась давка. Женщины, не видя среди нас своих мужей, кричали и падали в истерике. Часть матросов прорвалась к нам. Начались расспросы. Совали нам в руки папиросы и деньги. Но тут опять заработала жандармерия. Офицеры подали команду:
— Станови-ись!..
Мы построились… Пришли в казарму, поднялись на третий этаж: огромное каменное помещение.
— Размещайся!
Вдоль стен — железные койки. На каждой койке — по три доски. Цементный пол. В окнах — железные решетки. Нас было четыреста человек. На койках лежали и сидели матросы, ненавидевшие начальство… Говорим строевому офицеру:
— У нас есть больные. Ребята ослабели до того, что им нужна немедленная помощь.
Унтер прошел мимо нас…
В семь часов вечера по казарме раздались звуки дудки. Матросы всполошились: что такое?
— На молитву!
Час от часу не легче! Оказалось: приехал митрополит и будет читать нам проповедь. Дожили! Ребята, больные и измученные, ворчали:
— Нам постель нужна, а не проповедь!
Согнали нас в угол, где висела большая икона. Видим, вместе с дежурным мичманом идет митрополит — на груди большой золотой крест на георгиевской ленте.
Приблизившись к иконе, митрополит поднялся к аналою и приступил к чтению проповеди.
— Во имя отца и сына и святого духа!.. Дорогие братья, вас посетило несчастье господне — кораблекрушение, и те, кто не верил в господа бога, погибли ужасной смертью… погибли от своего неверия…
В таком духе митрополит говорил около десяти минут. Вдруг из задних рядов кто-то крикнул:
— Тебя бы туда! Наверное, не пришлось бы говорить этой проповеди! И волос не нашли бы!..
Потом крикнувший
— Ребята, бросай слушать! Не давай себя морочить! Неужели не видите, что нас опутывают?
Митрополит приостановил проповедь и ошалелыми глазами уставился на матросов. Потом, ничего не сказав, шурша дорогими рясами, быстро направился к дежурной комнате, где сидел мичман. Поднялся невообразимый крик… Но не прошло и десяти минут, как началась новая тревога. Дежурный по казарме забегал:
— Становись во фро-о-онт! Сейчас придет помощник командира севастопольского экипажа, капитан 1-го ранга Гистецкий.
Матросы знали, что это за зверь — Гистецкий.
— Крепче держись, ребята! Своих не выдавай!..
Выстроились… Начальство приблизилось к нам. Всего человек семь и митрополит… Капитан Гистецкий пошел по фронту, за ним офицерство. Гистецкий остановился:
— Кто во время проповеди выкрикивал по адресу его преосвященства безобразные слова, выходи вперед!
Вперед никто не вышел. В казарме полная тишина. Тогда Гистецкий пустился на хитрость.
— Эти лица мне известны, — сказал он угрожающим тоном. — Прикрывать их не следует!.. Вы все должны сами указать хулиганов! Даю вам срок две минуты!
Опять тишина. Опять все молчат. Кто-то из матросов упал в обморок. Его вынесли из строя и положили на койку. Прошло не две, а десять минут. Гистецкий металлическим голосом сделал ультимативное заявление:
— Если вы еще будете упорствовать, я вынужден буду применить крайние меры: расстрелять через пятого!
Молчание и полная, ничем не нарушимая тишина. И в этой тишине, в крайнем напряжении и ужасе Гистецкий продержал нас во фронте полтора часа…
Через полтора часа упорного молчания в казарме появился командир нашего корабля капитан Кузнецов. Матросы немало были удивлены его появлению. Командир подошел к Гистецкому и окружившим его, поговорил с ними и быстрым шагом приблизился к фронту:
— Здравствуйте, славные марийцы!
Мы ему по всем правилам:
— Здравия желаем…
Думали, что он выручит нас из тяжелого положения. Командир обращается к нам со словами:
— Ребята, я получил телефонограмму о том, что вы вышли из повиновения экипажной администрации. Мне передали, что некоторые из вас неприлично вели себя во время чтения проповеди и оскорбили хулиганскими выходками митрополита. Я прошу тех лиц, кто оскорбил митрополита, выйти из фронта. Они обязаны это сделать для того, чтобы уладить недоразумение и не держать всю команду во фронте.
Матросы молчали. Командир обратился к нам вторично, убеждая нас выдать «зачинщиков». Его обращение осталось без всякого ответа. Тогда он кратко побеседовал с экипажным начальством, и все начальство вместе с митрополитом быстро вышло из казармы. После всех ушел и наш командир. Фельдфебель зычно скомандовал:
— Р-р-разойдись!
Таким образом, мы простояли во фронте под угрозой ареста и расстрела два часа пятнадцать минут. За это время шесть человек упали в обморок…
Пришла ночь. Постельного белья нам опять не выдали, и мы спали на голых досках. Утром нам дали по одному железному чайнику на десять человек, четыре кружки — тоже на десять человек и по два кусочка сахара. Началось чаепитие. Четверо пьют, а шесть человек на них смотрят.
Зажали нас, точно клещами, со всех сторон. Обмундирование не выдают. Из казармы никуда не выпускают. Писем не передают. Табаку нет. Усиленный караул из солдат, которые с нами даже в разговор не вступают. Положение создалось ужасное…»
Вчера, в 12 часов дня, в Адмиралтейском соборе духовенством его отслужена торжественная панихида по погибшим 7 октября при исполнении служебного долга на линейном корабле «Императрица Мария».
На панихиде присутствовали командир порта господин градоначальник вице-адмирал А. Г. Покровский с супругой Л. Х. Покровской, чины армии и флота николаевского Градоначальства, полицеймейстер Е. В. Подгорный, а также много публики. Собор был переполнен молящимися.
По окончании панихиды произведен был тарелочный сбор пожертвований семьям погибших. Сбор дал хорошие результаты.
Над Севастополем, Николаевом, Петербургом плыл скорбный колокольный звон. Панихиды справляли официальные и неофициальные.
Выли вдовы, лишившиеся единственных кормильцев. Пошли по миру еще десятки семей на Руси.
6. ЛОЦИИ ВРУТ В ТУМАНЕ. ПРИЗНАНИЯ КНЯЗЯ УРУСОВА
Перед Комиссией один за другим проходили люди. Все, кто хоть в какой-то мере мог прояснить случившееся.
Вопросы, задаваемые свидетелям, часто повторялись. Но лишь потому, что найти вразумительный ответ на них было почти невозможно.
— Кто мог проникнуть в крюйт-камеры, где хранился боезапас?
— На линкоре имелось два комплекта ключей от них. Один хранился, как положено, другой был расходным.
— Что значит «расходным»?
— Он находился у старшего офицера и утром разносился дежурным по погребам.
— Кому еще выдавался на руки этот комплект ключей?
— Старшим башен или дневальным у погребов.
— И какое время он у них находился?
— Весь день до семи часов вечера или до окончания работ.
— Кому сдавались после этого ключи?
— Дежурному по погребам унтер-офицеру. А тот отдавал старшему офицеру.
— Где же в это время находился тот комплект ключей, который хранился «как положено»?
— Под охраной. И считался неприкосновенным.
— Был ли порядок хранения ключей обусловлен приказом по кораблю?
— Нет, такого приказа не было.
— Как не было?
— Порядок установили в связи со сложившейся традицией…
Когда были опрошены десятки людей, Крылов сказал коллегам:.
— А вы знаете, у меня сложилось впечатление, что для того, чтобы пройти в крюйт-камеры, вообще не нужно было иметь никаких ключей. Причем доступ к зарядам был возможен в любое время дня и ночи.
— Каким образом?
— Судите сами. Люки бомбовых погребов снабжены крышками, которые должны быть всегда заперты на замок. На «Марии» же они не только не запирались — их не было совсем.
— Куда же они делись?
— Выясняется одно странное обстоятельство: их сняли под предлогом, что для удобства ручной подачи снарядов над люками были поставлены столы с отверстием…
— Час от часу не легче!
— А все это означает, что бомбовые погреба всегда открыто сообщались с крюйт-камерами. А в бомбовые погреба можно было запросто проникнуть, минуя запертый люк, из самой башни. Кроме того, в этой башне существуют лазы, через которые можно пройти к нижнему штыру. Штыр этот окружен кожухом. Помещение штыра отделяется им от крюйт-камеры. В кожухе же есть горловина из крюйт-камеры, закрываемая дверцей.
— Значит…
— Это еще не все… На «Марии» эта дверца не только не имела замка, но была снята совсем во всех башнях. Значит, из помещения штыра любой человек мог преспокойно проникнуть в крюйт-камеру…
— Это только ваши предположения?
— Нет, это объективные данные.
— Кого еще вызовем?
— Урусова. Как-никак он — старший артиллерийский офицер корабля.
Старший лейтенант князь Урусов казался безнадежно равнодушным и к тому, что произошло, и к тому, что его сейчас допрашивают. Видимо, переживания и боль последних дней что-то надломили в его душе. Отвечал он монотонно, словно повторяя уже не раз рассказанное им:
— Да, я — старший артиллерийский офицер корабля… То, что предполагает господин Крылов, — правда. Люк в крюйт-камере из бомбового погреба действительно не запирался. Я не помню, была ли сделана крышка и, следовательно, предполагалось ли запирать ее. Подробности сейчас не вспомнишь. — Урусов удрученно развел руками. — Все происшедшее — как дурной сон… Но вероятно, я просто не приказывал эту крышку сделать или приказал снять ее.
— Для чего?
— Через люк производилась ручная подача зарядов. Для облегчения ее над люками были поделаны деревянные столы с отверстиями для подачи.
— Но ведь все это открывало доступ возможному злоумышленнику в погреба.
Урусов тяжело вздохнул:
— Врать не хочу, но этому обстоятельству я не придавал значения… Вернее, — уточнил он, — не подумал об этом…
Члены Комиссии переглянулись. Версия Крылова подтверждалась даже в мелочах.
— Но как такое все же стало возможным? — спросил Крылов вызванного после Урусова старшего офицера капитана 2-го ранга Городысского.