Арбайт. Широкое полотно
Шрифт:
— Завидую! Сразу видно руку настоящего советского мастера. Так связать всех персонажей да еще и грамотный идейный фон подклеить. Да вся эта шелупонь молодая бамбук курить должна, когда мэтры работают!
— Насчет большевистского рейха давайте поговорим лет через девятьсот.
— Давайте. Но только — чур! — не опаздывайте!
— Постараюсь. К этому моменту мы уже точно будем знать, всем ли улыбнулось счастье. Но как мы узнаем друг друга?
— Вы меня легко узнаете — у меня в руках будет «КАПИТАЛ» Маркса на китайском языке.
— Если по книге на китайском языке вас можно будет отличить от других, еще есть надежда.
Надежда — мой компас земной, А Инесса награда за смелость. А песни довольно одной, Чтоб только на съездах и пелась, —так чуть-чуть заглянул в будущее в 1974 году Эдуард Русаков, переделав знаменитую песню Александры Пахмутовой о Ленине.
— Товарищ обобщил накопленный опыт. Опоздал только немножко: к столетию Ульянова было бы в самый раз.
— Если бы он к столетию Ленина (1970) поспел, то в 1974-м, глядишь, уже и вышел бы, отсидев сколько положено. — А я скажу так: если бы большевики не были идиотами, они не стали бы большевиками.
— Это несомненно, но вот вопрос — как они сумели втереть очки всему просвещенному миру? В лице его лучших представителей вроде британских интеллектуалов, ставших большевизанами и советскими шпионами?
— Я думаю, русский классик дал этому хорошее объяснение: «Кажется, что может быть глупее уды? Нитка, на нитке крючок, на крючке — червяк или муха надеты… Да и надеты-то как?.. В самом, можно сказать, неестественном положении! А между тем именно на уду всего больше пескарь и ловится!»
— Что это был за червяк? Какую муху цепляли наши рыболовы на крючок, чтобы, к примеру, изловить премудрого Кима Филби, запудрить мозги Андре Жиду, усадить на электростул супругов Розенберг, открыть объятия беглецу тов. Понтекорво.
— Червяк назывался Равенством, а муха — Братством. Вот на них пескари и клюнули. Ведь с пескарями — чем глупее, тем вернее.
— И чем наглее — тоже. Пескари и Гитлера боялись, и Сталина.
— Российская интеллигенция, конечно, ВИНОВАТА ВО ВСЁМ. И социализм, и капитализм не крестьяне с рабочими придумали… Только далее вопрос странный: ныне уж интеллигенции-то и нет, во всяком случае как класса.
Точно так же, как нет и дворян, или, скажем, казаков (как сословия). Наследники же советской интеллигенции — это:
1) бюджетники;
2) чиновники;
3) люди свободных профессий.
И кто из них может взять на себя ВООБЩЕ КАКУЮ БЫ ТО НИ БЫЛО ОТВЕТСТВЕННОСТЬ?
— Скажем, крыса знает, что она крыса, но не подозревает, что она млекопитающее и принадлежит в этом смысле к одной общности с кошками и собаками. Так вот, рабочие и крестьяне в СССР вообще-то не знали, что они — рабочие и крестьяне. А интеллигенция — знала, что она «интеллигенция», прослойка, так как ей Маркса с Лениным вдалбливали. Механизм тот же, что и в Великой французской революции: интеллигенция у нас стала «третьим сословием» (все, кто НЕ рабочие и НЕ колхозники, относили себя туда). И постепенно стала самым многочисленным — и, по Гегелю, «сама в себе» и «сама для себя»-классом. После этого совершила капиталистическую революцию, заодно предала свой народ (так как делала это исключительно для себя, а не для того, чтобы народ стал жить лучше) и исчезла навсегда. Поэтому так смешны все призывы к покаянию — у нас все обманутые и репрессированные, а те, кто был с другой стороны, уже давно исчезли. И первый раз интеллигенция упраздняет себя именно во время заварухи 1917–1924 годов, после чего начинает жалеть «о навсегда потерянной России», то есть уже жалеет о себе, но никак не о народе. Полностью прав Федотов, который писал, что интеллигенция у нас появляется при Петре как «сословие модерна» и выступает вместе с императором против народа. Этап второй, когда интеллигенция против и царя, и народа. И этап третий (после революции 1905 года) — интеллигенция вместе с народом против царя. Победа в феврале-октябре — и вот уже бывшие просветители забывают о «благе народном» и начинают на равных с остальными социальными группами бороться за власть (что у белых, что у красных; и после Гражданской то же самое). Второе пришествие интеллигенции — реформы Хрущева. И здесь та же диалектика: сначала — вместе с КПСС против сталинского наследия (а народ, мелкие начальники — в массе сталинисты). Потом, в шестидесятые, после 1968-го — и против коммунистических царей, и против «быдла-народа». И, наконец, в карнавальную вторую половину восьмидесятых — вместе с широкими народными массами, по большей части тоже числящими себя интеллигенцией, — против коммунистической клики, потерявшей свою легитимность. Появится ли в России интеллигенция снова? Не знаю. Пока никаких признаков такого феномена, как интеллигенция, у нас не наблюдается…
— Какая-то это… не та интеллигенция. Вот покойный Лев Копелев явно был интеллигент, отсидел вместе со всеми, а комплекс кающегося перед народом имел до самой смерти. Обожал и уважал писателей-«деревенщиков». Даже как-то, можно сказать, внутренне заискивал перед ними, долги как бы отдавал. Когда ему говорили, что он и есть народ — если воевал, сидел и т. д., он не верил. Думаю, в этом смысле интеллигенты в России были и будут всегда.
— Судя по всему, Гдов называет интеллигенцией только бедных актеров и бедных писателей. И правильно, они и не интеллектуалы, и не занимаются физическим трудом. Они, конечно, должны разделить всю ответственность за СССР, потому что пели песни про комиссаров.
— Обидно за Гдова, что немка ему тогда не дала. У меня в Забайкалье работала казахстанская немка, ее звали Арендт. Эта немка была веселой и жизнерадостной, с лошадиного типа фигурой. Она всякую работу, в том числе сексуальную, выполняла хорошо и хотела выполнять еще лучше. Она немного знала немецкий язык и пела немецкие веселые песни. Не будем за это ее винить.
— Большевики не были идиотами — они установили мировой рекорд продолжительности советской власти на огромной территории.
— Счастье — явление экстатическое, и оно, то есть счастье, не улыбается.
— Разве рекордсмены не могут быть идиотами? Швейк бы с вами не согласился.
— А мне кажется, что счастье есть явление скорее суггестивно экзистенциальное, чем экстатическое. Поэтому ваше убеждение в том, что оно не улыбается, представляется мне, мягко говоря, спорным. Но я готов за него если не умереть, то хотя бы немножко пострадать, года на полтора, если не строгого режима.
Глава IV
КУЛИНАРНЫЙ ЭТИКЕТ
1. Можно ли считать интеллигенцию составной частью российского народа?
2. Прав ли был Маркс, когда бодался с капитализмом? Зачем он это делал?
3. Что еще написал коммунистический поэт Долматовский и как его звали?
4. Почему была невозможной продажа финского вельветового костюма в обычном советском магазине?
5. Совместимы ль прогресс цивилизации, торжество политкорректности и глобализма с тем бардаком, который творится на планете в XXI веке? Или этот бардак — явление вечное?
— Who is M-r Долматовский?
— Коммунистического поэта Долматовского звали Евгений, а что он написал, никто не знает.
— Евгений Аронович Долматовский родился 5 мая (22 апреля) 1915 года в Москве в семье адвоката. Учился в педагогическом техникуме, с 1929 года — детский корреспондент пионерской периодики («Дружные ребята», «Пионер», «Пионерская правда», где в 1930 году состоялась его первая публикация). В 1932–1934 годах по комсомольскому призыву работал на строительстве первой очереди московского метрополитена. В 1933–1937 годах учился в Литературном институте им. А.М.Горького. Наибольшую известность Долматовскому принесли песни на его стихи, задушевные и лиричные, отмеченные близостью к традиционному русскому городскому романсу и в то же время оживленные свежей образностью, всегда чутко улавливающие боли и радости, ход мыслей и чувств современника — будь то старик-патриот, вступающий в неравную схватку с диверсантами, влюбленный, переполненный весенней радостью бытия солдат, уходящий на фронт, первый парень на деревне, едущий в город на учебу, или рабочий паренек, ждущий любимую на свидание.