Арбузный король
Шрифт:
— Все рано так не бывает, — сказал я.
Дед пожал плечами.
— Да, я соврал! — признался он. — Есть такой грех. Я принадлежу к породе людей, одаренных богатым воображением.
— Проще говоря, врунов, — сказала Анна, поочередно глядя на меня и на него. — Таких людей принято называть врунами.
— Это в ней говорит зависть, — сказал дед, подмигивая мне.
Ей не было нужды это говорить, потому что я и так знал достаточно про породы людей. Я знал, что такие вещи, как зеленые глаза или рыжие волосы, могут передаваться по наследству из поколения в поколение. И это наводило меня на мысли. Получалось, что и я был той же породы. Разве я, как внук своего деда, не принадлежал к семейству,
— Это длинная история, Томас. И я считаю, что эту историю ты должен впервые услышать от своего деда. Спроси у него.
И я спрашивал, день за днем. У меня не было другого выхода.
Я представлял загадку для самого себя.
— Люди спокон веку морочат друг другу голову легендами про аиста, — сказал он. — Лично я не понимаю, с какой стати. Аист — одно из наименее вероятных средств доставки младенцев на дом. Тебя, например, принес вовсе не аист, а орел. Прилетел сюда однажды утром — большой, красивый, важный. Сбросил тебя на диван — мягко и аккуратно. Гостил он здесь недолго: посидел на кухонном шкафу, пока Эллен разбиралась, что к чему. Убедившись, что все в порядке, он улетел… Я вижу, ты мне не веришь. Ну так вот тебе доказательство: он оставил свое перо.
Вскоре после того, как мне стукнуло десять, дед решил основательно заняться моим обучением. Он хотел сделать из меня свое подобие. Начали мы с нескольких простейших упражнений.
— Возьми какую-нибудь вещь и представь, что она гораздо больше, чем есть на самом деле, — сказал он.
Мы сидели на крыльце дома. Перед нами расстилалась наша ферма с парой бело-коричневых коров, пасущихся в отдалении.
— Возьмем хотя бы вон ту сосну. Это нормальная, средних размеров сосна, не так ли? А теперь представь, что она настолько велика, что внутри ее ствола можно разместить трехэтажный дом и еще останется место для мансарды.
Я взглянул на него.
— Дедушка! — сказал я.
— Что? В чем проблема?
— Я не могу, — сказал я. — Не получается. Нормальное дерево остается нормальным деревом.
— Деревянная логика, — проворчал он. — Для начала неплохо. Ладно, давай попробуем что-нибудь более личное. Чем ты объясняешь людям свою хромоту?
— Объясняю хромоту?
— Что ты говоришь о ней другим?
— Правду, — сказал я. — Что моя левая нога немного короче правой. Таким я уродился.
— И это все, что ты можешь сказать людям о своей ноге? — Он отстранился, как будто хотел взглянуть на меня со стороны, а затем вновь придвинулся. — Конечно, это твоя нога, но будь она моей, с ней произошло бы нечто более интересное.
— Что, например?
— Это зависит от того, с кем ты говоришь. Какому-нибудь малышу можешь сказать, что ты в его годы плохо ел овсяную кашу и потому одна нога не доросла до нормы. Также можешь сказать, что ты родился без носового хряща и врачи пересадили тебе в нос косточку из ноги. Что тебя переехал поезд, укусил аллигатор или… да мало ли что! Можно найти десятки объяснений. Это просто первые пришедшие мне в голову.
Вдруг он замолчал и весь подобрался с таким видом, словно его осенила идея.
— Скажи им, что ты младший брат Вулкана.
— Что?
— Ну как же, Вулкана, — сказал он, указывая на север, где маячил силуэт гигантской статуи, простирающей руку к горизонту. — Вулкан тоже был хромым. Его однажды сбросили с Олимпа за… я точно не помню, за что. Должно быть, спутался с чужой женой. А может, его сбросили как раз за то, что он был хромым.
— Допустим, я скажу им, что он мой дед.
Судя по взгляду, который он на меня бросил, его это задело. Но потом он улыбнулся.
— Да, — сказал он, покачав головой, как будто впервые серьезно об этом задумался. — Отныне будем считать тебя богом.
— Истинная красота в этом мире не бывает долговечной, Томас. Помни это и будь осторожен, не спеши связывать свою жизнь с какой-нибудь женщиной. Ты же видишь, что получается. Они от нас уходят. Так или иначе, они от нас уходят. Твоя бабушка — такая красивая женщина, идеальная едва ли не во всех отношениях — ушла навеки. Спутницу жизни лучше ее невозможно себе представить. Она была настоящим чудом! А твоя мама! Что за красавица! Почти полная копия твоей бабушки — их сходство, внешнее и внутреннее, было прямо-таки пугающим. Они были прекраснейшими женщинами на свете. Твоя мама была так хороша, что боги начали ей завидовать и решили, что отныне ей будет дозволено жить лишь в невидимом состоянии, чтобы память о ее красоте постепенно выветрилась из сознания людей. Всех людей, кроме меня. Они оставили мне эту память как проклятие. Вот что с ней приключилось. Она есть, и в то же время ее нет, так как увидеть ее невозможно. Я боюсь, что скоро ревнивые боги займутся Анной, потом тобой и так постепенно истребят всю красоту в мире. О себе я не беспокоюсь. Я достаточно безобразен для того, чтобы стать долгожителем.
Рано или поздно мой дед неизбежно должен был наткнуться на человека, который положит конец его карьере профессионального вруна. Это случилось, когда мне было уже пятнадцать, и я все меньше времени проводил в семье, но я имею довольно четкое представление о происходившем. Я сложил общую картину, подобно мозаике, на основе рассказов деда и тех событий, которым я сам был свидетелем. Дело было так.
Однажды в его конторе появился долговязый, изможденного вида джентльмен с портфелем. Пожав руку моему деду, он тяжело плюхнулся в предложенное кресло; дед сел за свой рабочий стол.
— Эймс, — представился посетитель. — Кларенс Эймс.
— Эдмунд Райдер, — сказал дед.
Несколько мгновений они в упор смотрели друг на друга, и в голову деда закралось подозрение, что сидящий напротив него человек не в своем уме. Спутанные, давно не мытые и не стриженные волосы лезли ему в глаза, и мистер Эймс то и дело раздраженно откидывал их со лба пятерней настолько грязной, что она казалась обтянутой серо-коричневой перчаткой. Он выглядел так, будто не спал уже несколько дней: осунувшееся лицо, глубоко запавшие, тусклые и пустые глаза.
— Моя жена умерла, — запинаясь произнес мистер Эймс.
Свои слова он сопроводил улыбкой, которая, однако, не являлась выражением радости или удовольствия. Он явно запамятовал, в каких ситуациях люди обычно улыбаются и какие чувства призвана отражать улыбка. Это было просто одно из мимических упражнений, привычных его лицевым мышцам, и они данное упражнение выполнили. Эдмунд все понял правильно.
— Она умерла на прошлой неделе, — продолжил гость. — У меня нарушилось представление о времени, но я точно знаю, что это было на прошлой неделе. Она довольно долго болела. Тереза, это ее имя. Я звал ее Тэсс. Мы переселились сюда из маленького городка, мистер Райдер. Я знал ее всю жизнь, сколько себя помню. В последние недели я почти все время был рядом с ней. Я был не в силах помочь, но старался хоть как-то облегчить ее страдания. — Он опять изобразил на лице улыбку. — Я сделал все, что мог.