Арбузный король
Шрифт:
— О боже! — простонал я.
— Что?
Его нога рефлекторно нажала на тормоз. Я покачал головой:
— Ничего.
Машина позади нас требовательно просигналила, и дед прибавил газу. Но все равно он ехал слишком медленно, и нас обгоняли все кому не лень — дед никогда не любил быстрой езды. Я обратил внимание на дорогу, отходящую вправо от трассы, ко свежевспаханному полю. Даже я помнил времена, когда на этом месте стоял лес: это было не далее как на прошлой неделе.
— Неприятный разговор случился в офисе, — сказал он. — Мне очень жаль. Если б я знал, ни за что не потащил бы тебя с собой. Тебе не следует слышать, как люди говорят подобные вещи о твоем деде.
Я взглянул на него и не смог удержаться от смеха.
— Не следует слышать? Можно подумать, я слышу что-то другое всю мою жизнь! Все те же истории. Вранье. Всякая состряпанная по ходу дела хреновина. Извини за выражение, но твои Зевсы, Аресы, аисты — это сплошная хреновина. Я родился обычным образом, как и всякий нормальный человек, а потом моя мама умерла.
— Это правда, — сказал
— Но почему ты просто не сказал мне правду?
— О'кей, — сказал он. — Сейчас говорю: ты родился обычным образом, а потом твоя мать умерла.
Пожалуй, впервые в жизни я услышал, как мой дед говорит просто и без выкрутасов. Начало было положено. Сам по себе этот факт придал мне уверенности.
Мы ехали дальше с той же скоростью; слева и справа нас обгоняли машины.
— А что было дальше, сразу после моего рождения? — спросил я. — И до него? Что было перед тем?
— Это совсем другая история, — сказал он.
— Ну конечно, еще одна история, — вздохнул я, вновь теряя надежду. — Прекрасно. Мне сейчас как раз не хватает очередной истории.
Я отвернулся к окну и стал смотреть на работников дорожной службы, направляющих движение в объезд ремонтируемого участка. Мне пришла в голову мысль выскочить на ходу из машины и дать деру.
— Не волнуйся, — сказал дед и, протянув руку, похлопал меня по колену — иногда он таким способом демонстрировал свою привязанность. — Все будет хорошо. У тебя все будет хорошо. Проблема, Томас, не в нас с тобой, а в других. Многие люди вроде Эйвери, мистера Эймса… они недостаточно открыты. Мир предлагает им массу интересных возможностей, но они отказываются принимать этот, мир таким. Знаешь почему? Потому что это недалекие люди, мелкие души. А знаешь, отчего у них мелкие души? Оттого что они выросли в мелких, захолустных городках. Я серьезно говорю. Поразмысли над этим. Мы почти все время слышим о больших городах, но мир в основном состоит из мелких городов и местечек, где живут люди с мелкими душами, маломерными сердцами и мелочными интересами. Не все, конечно. Бывают исключения. Иные выходцы из мелких городов со временем набирают масштаб, но в подавляющем большинстве они безнадежны. Я рассчитываю на то, что ты будешь особенным человеком, Томас. Ты не из мелкого города. Сейчас ты производишь впечатление прозаичного, лишенного фантазии юноши, но со временем это изменится. Суть не только в том, что ты не происходишь из мелкого города. Суть в том, что ты вообще непонятно откуда произошел. Телевизор, который ты смотришь, музыка, которую ты слушаешь, прочитанные тобой книги — ты можешь происходить откуда угодно. И это прекрасно! Я никому не говорил и не скажу об этом парадоксе, кроме тебя, а то люди могут это неправильно истолковать. Ты лучше их, Томас. Ты лучше людей из мелких городов. У них есть прошлое, и это прошлое привязывает их к родному месту. Это как мощная стена, через которую они не могут перелезть и которую не могут обойти стороной. Тогда как перед тобой нет преград, тебе открыты все горизонты, открыто будущее. Всегда смотри вперед, на горизонт. Ты молод. Никогда не волнуйся о том, что уже произошло; и если кто-то попытается внушить тебе обратное, просто скажи: «О чем это вы? Подумаешь, какие пустяки!» — и иди дальше своей дорогой. Не уподобляйся людям с мелкими душами, Томас.
Я продолжал смотреть в окно. Вообще-то я был бы рад иметь прошлое. Но ему я этого не сказал.
— Подумаешь, пустяки, — сказал я.
Остаток пути мы проехали молча.
— Через год после твоего рождения, — рассказывал мне дед, — еще до того, как в эти края проложили автостраду и обстроили ее заправочными станциями, магазинами и придорожными кафе, я совершил длительную поездку по сельской местности и приобрел участок в десять акров, где мы в конце концов и обосновались. До того мы с Анной жили в Эджвуде, где дом был наполнен воспоминаниями об Эллен и Люси, и мы решили купить наш с Анной первый совместный дом, чтобы немного ослабить давление прошлого. Участок был совершенно не разработан, но стоило мне только представить, каким он может стать, как я сразу влюбился в это самое представление. Оставив тебя с сиделкой, я привез Анну для осмотра места. Она всегда выражала готовность взглянуть на что-нибудь новенькое. И вот она обошла участок, и я показал ей, где будет проходить подъездная дорога, где будет стоять дом и где мы будем сидеть, любуясь красотой закатов. Она сказала, что все это очень мило: тишина, деревья, виды. Особенно ее восхитили оленьи тропы в лесу — я сказал, что сюда забредают северные олени. Однако она засомневалась, стоит ли поселяться так далеко от цивилизации. После Эшленда ей понравилось жить в большом городе.
«Мы добирались сюда почти двадцать минут», — сказала она, пиная носком туфли комок грязи с налипшими на него соломинками.
«Ты сейчас стоишь в гостиной, — сказал я, хотя на самом деле она опиралась рукой о ствол сосны. — Подумай об этом, Анна, — в собственной гостиной!»
«А ты где стоишь?»
«Я сейчас на кухне», — сказал я.
«Тогда, может, принесешь мне оттуда что-нибудь выпить? — сказала она. — Что-то жажда мучит».
Я рассмеялся, и она тоже, а затем она повисла у меня на шее.
«Вот только до города далековато», — сказала она мне на ухо.
«Город сам очень скоро доберется сюда, — сказал я, — и ты еще будешь желать оказаться от него подальше».
Я слегка оттянул назад голову Анны и заглянул ей в глаза, а затем повернулся так, чтобы она могла видеть статую Вулкана на Красной горе, в
«Ты понимаешь, где мы с тобой находимся? — сказал я. — Попробуй догадаться. Почему именно это место, а не другое — в городе или поближе к шоссе? Да потому что, когда Вулкана вышвырнули с Олимпа, он приземлился как раз в этих местах! На этой самой горе. Здесь место падения всех богов, изгнанных из рая. Кто знает, может как-нибудь поутру мы проснемся и увидим одного из них, хромающего по дороге к нашему дому? Разве мы можем упустить такой шанс?»
Самое большое несчастье, которое может приключиться с инициативным и деятельным человеком, — это неожиданная утрата перспектив, невозможность приложить к чему-либо свои силы и знания. Именно это несчастье произошло с моим дедом. После отзыва его риелторской лицензии он сильно переменился. Он почти не разговаривал со мной или Анной и вообще обращал на нас мало внимания. Это было очень странно. Таким образом, я начал ощущать себя сиротой еще до того, как осиротел на самом деле. Чувство безысходного одиночества постепенно распространилось на всех нас. Дед подолгу бродил по дому, словно искал какую-то потерянную вещь, и этой вещью были не я и не Анна, хотя мы ощущали себя такими же потерянными, как и он. Изредка дед и я с притворно деловым видом садились в машину и ездили по городу, останавливаясь перед домами с табличкой «ПРОДАЕТСЯ», и дед бубнил что-то насчет жилой площади, высоты потолков и падающих звезд. Это было начало угасания, растянувшегося на три года. Он стал гораздо тише и заметно убавил в размерах, потому что сделан он был не из плоти и крови: он состоял по большей части из всевозможных историй, из словесной эквилибристики на грани недоверия слушателей. Лишенный этих историй, он как-то весь сжался, ушел внутрь себя. Он не явился на мой выпускной вечер в школе и проспал мой восемнадцатый день рождения. В последнее Рождество мы, как обычно, отправились навестить миссис Невинс, которая казалась бессмертной, и она вручила счастливый десятицентовик не мне, а деду.
— Он в нем нуждается больше, — сказала она.
Однако я был прав относительно этой монетки: от нее не было никакой реальной пользы.
Через неделю дед умер.
На редкость теплым зимним днем мы привезли его прах домой и развеяли, согласно завещанию деда, «повсюду на территории моих владений». Где-то здесь находилась и Эллен. Он хранил ее прах в урне до тех пор, пока не обосновался на новом месте, и потом однажды ночью вышел из дому и сделал то, что мы теперь делали с его собственным прахом. Это был странный и в то же время по-своему бодрящий обряд. Коровы наблюдали за нами: за мужчиной и женщиной, аккуратно переступавшими через их лепешки и старавшимися рассеять Эдмунда Райдера как можно более равномерно по десяти акрам земли. Мы с Анной засмеялись, когда ветер задул нам в глаза пепел, который она подбросила высоко в воздух. Мы засмеялись, но тут я не выдержал и прямо от смеха перешел к слезам. Я сказал ей, что это из-за пепла в глазах, но она прекрасно поняла, в чем дело. Она взяла мою руку и крепко ее сжала. Я пытался успокоиться, но чем больше я пытался, тем сильнее текли слезы, потому что в тот момент я окончательно осознал себя полным сиротой, — это было самое глубокое, самое сильное и пронзительное чувство одиночества, какое я только мог вообразить. Конечно, я знал, что со мной всегда будет Анна, но в этом мире недостаточно просто иметь людей, которые тебя любят. Нужен еще кто-то одной крови с тобой. А кем была мне Анна? Я этого не знал, прожив рядом с ней всю жизнь. И я взглянул на нее, а она взглянула на меня, и там же, стоя посреди заросшей соснами фермы, с глазами, запорошенными дедовским пеплом, я задал ей вопрос:
— Скажи мне, кто ты?
И вот что она мне ответила сразу же, без малейшей заминки:
— Томас, я была последним и лучшим другом твоей мамы.
Этот ответ обратил мои слезы в улыбку.
— Похоже, у тебя есть для меня история, — сказал я.
— Есть, — сказала она. — Слушай.
И я начал слушать.
Часть III
Городок объявился через несколько миль после съезда с автострады, когда крыши его домов и шпили церквей замаячили над кронами густого сосняка как первые признаки некой затерянной земли, доселе никому из нас не известной. У самой городской черты высилась шлакоблочная коробка заправочной станции; допотопные бензоколонки давно проржавели насквозь и только чудом еще не рассыпались в прах. Все вместе это напоминало окаменевший скелет гигантского ископаемого животного. Лес, много лет назад расчищенный под строительство, теперь отвоевывал утраченное: пучки травы торчали из трещин в асфальте, повсюду расползались побеги каких-то вьющихся растений. Я сделал остановку и попытался вообразить первое появление здесь моей мамы — как она, остановившись у бензоколонки, засомневалась, стоит ли ехать дальше. Я представил ее волосы, ее глаза, ее улыбку. «Как далеко это может меня завести?» Возможно, эта же мысль посетила и ее на этом самом месте, в полутора часах езды от дома. Она подрулила к бензоколонке и выжидающе огляделась. Наконец какой-то орангутанг в заляпанном комбинезоне неспешно двинулся в ее сторону, и только тогда она вспомнила, что ей, собственно, требуется. «Полный бак, пожалуйста», — сказала она. «Да, мэм». — «И еще — есть у вас дамская комната?» — «С той стороны дома», — сказал орангутанг и проводил ее взглядом, пока она не исчезла за углом.