Арфеев
Шрифт:
Рома проглотил слюну и дал себе пощёчину. Шлепок громом разразился по всей комнате и эхом вернулся обратно, будто раздался в пещере. Ноги слегка подогнулись, но тут же выпрямились. Стол, вроде как, захотел уплыть, и Рома не стал ему мешать — пусть плывёт. Сам он нагнулся, поднял халат и укрыл им тело своей секретарши (какая же у неё грудь!).
Когда он увидел её влажные белые трусики, в голове проскочила мысль: «А может, всё-таки трахнуть её? Пока она без сознания. Никто не узнает. Где ты ещё найдёшь такие бёдра? Только посмотри…»
— Заткнись! —
Рома спрятал под халатом все обнажённые места Маши и поднялся, как ему показалось, со дна Марианской впадины. Стена напротив захотела упасть, но резко передумала и осталась на месте. Где-то вдали мяукала кошка, и, долго не думая, Рома пошёл на этот звук, выставив перед собой руки. Когда наткнулся на дверь, открыл е и увидел, как мимо пробежал комок светлой шерсти. Он приблизился к выглядывающим из-под халата ногам и, свернувшись, лёг возле них.
Рома отвернулся и вошёл в кабинет.
Время потеряло своё значение. Оно превратилось во что-то непонятное, недоступное сознанию. Луна перемещалась по небу, но она могла и обманывать, ведь так? Все могли обманывать. Весь чёртов мир мог обманывать. Правду говорили лишь документы. Документы… Грёбанные документы. Чёрт, да где же они?!
Рома вытаскивал ящики стола один за другим, очищал полки шкафчиков и яростно кричал на тишину, когда находил лишь сплошные квитанции. Господи, ну что за бред? Почему он здесь? Где Настя? Почему так болит правый глаз? Что? Как? Какой халат?
Боже…
Почему они говорят? Где грёбанные документы? Где грёбанная медуза?! Медуза? Медуза…лежала на столе. Да вот же она! Она? Нет, это Настя. Да, Настя. Настя? Что ты здесь делаешь? Я лишь по делам пришёл, мне нужно решить вопрос. Да, я всегда решаю вопросы, милая. Тебе плохо? Выглядишь плохо, я могу помочь? Конечно, я рядом, не переживай. Просто я…я…очень хочу спать. Рядом с тобой, дорогая. Всё ради тебя, ты знаешь это. Я живу ради тебя, Настюш, так что, пожалуйста, не будь медузой.
Я боюсь медуз.
Я боюсь всего.
Рома достал три зелёных папки и спустя пару минут разрыдался, ведь нашёл эти грёбанные документы. Достал все листы и кинул в раковину, пустив на них поток воды, после чего уселся в угол перевёрнутой вверх дном комнаты.
Он обхватил пальцами нижнюю губу и захотел её оторвать. Потянул со всей силы, но эта сука осталась на месте! Пришлось вцепиться в неё зубами, чтобы сделать ей больно. Почти сразу же на поверхность выступила кровь, как всегда сопровождаемая привкусом меди. Теперь зубы вцепились в кожу на ладони и чуть ли не оторвали целый кусок. Это был неправильный мир. Какой-то неправильный мир. Неправильный день.
Где моя Настя?
Рома еле встал на ноги и дошёл до раковины. Закрыл кран и порвал, истязал все бумаги, не оставив от них ничего, кроме жалких мелких комков. Кровь медленно, будто крадясь, ползла к подбородку, выходя из искусанной губы. Кто-то крепко обнимал правый глаз и явно собирался в скором времени трахнуть его. Конечно! В этом мире все желают трахнуть твои глаза! Трахнуть
Рома добрался до лежащего тела и упал рядом с ним на колени. Сбросил халат и дал себе мощную пощёчину, когда руки потянулись к промежности. Он отвернулся и поднял Марию, прижав руками к себе и пыхтя при каждом движении. Весила она не меньше тонны. Пока Рома тащил её до выхода из квартиры, стены вокруг водили хоровод и пытались плясать, но у них это плохо получалось, потому что кого-то из них постоянно шатало. Кто-то упал. Кто-то шептался и хихикал. А кто-то и вовсе превратился в потолок и пол одновременно.
Как во сне Рома одну за другой перебирал ступеньки, неся на себе мешок с титаном. Он спускался с четвёртого этажа около десяти лет, когда, наконец, добрался до дверцы парадной и вышел на улицу. Свежий воздух ударил в голову, но не смог расплавить залитый в руки свинец. Рома не помнил, как открыл машину и бросил тело на заднее сидение. Последним фрагментом памяти той ночью стало то, как он уселся за руль и, прошептав «Настя», заснул.
Когда мир появился, первым показался значок «Мерседеса».
Затем где-то чирикнула птичка, а за ней ещё одна. Рома увидел свои руки, положенные на руль, и пошевелил пальцами, убедившись, что это его тело. Голова неприятно гудела, правый глаз ныл слабой болью, но в целом самочувствие было неплохим. Особенно после такого количества алкоголя.
Всё тело будто пронзила тысяча мелких иголок, которые при любом движении впивались всё глубже и глубже. Рома размял затёкшую шею, несколько раз ударил себя по прессу и, вроде как, проснулся.
Часы показывали десять утра, и ясное в небе солнце лишь подтверждало это. Прохожие мчались по своим делам, не обращая внимания ни на что вокруг. Надо же, как легко можно пропустить мимо себя машину, на заднем сидении которой мешками лежат два человеческих тела. Люди проходили мимо, лишь изредка бросая взгляд на чёрный «мерседес». Солнечные лучи нагрели приборную панель и начали поджаривать вокруг воздух, превращая салон автомобиля в печку. И перед тем, как открыть окно для проветривания, Рома решил осмотреть пассажиров и повернулся.
На заднем сидении был только Женя.
Дверь оказалась незапертой, и он тут же вошёл внутрь.
Ничего в квартире с его прошлого визита не изменилось: те же следы от обуви, те же выпотрошенные шкафы и тот же бардак кругом, что он оставил после себя. Прихожую и комнаты освещал лишь проникающий внутрь солнечный свет — такой ласковый, какой бывает только с утра. Он ложился на разбросанные по полу документы и отскакивал от зеркал, отражающих медленно бредущего по квартире мужчину. Осторожные шаги пытались пробить плотную тишину, но удавалось это лишь чирикающим птичкам. Телевизор не разговаривал сам с собой, не шумел утюг, и даже плита, эта утренняя домохозяйка, окунулась в полнейшее молчание — всё вокруг затихло, будто узнало, что в квартире есть кто-то ещё.